П.И.Филимонов. Кляксы Роршаха как гирудотерапия

Я вот сейчас скажу вам страшную вещь, и это будет правдой. У меня сложности с психологией. То есть, не то, что вы подумали. Не с моей личной психологией. Я не о том хочу сказать, что я там как-то сложно организован, и мне самому этого не понять, и никому другому тоже не понять – и всё такое. Как раз напротив. Сложности с психологией вообще. Как наукой. Ну, то есть, я считаю её лженаукой. Это честно. Психология кажется мне столь же нелепой, как алхимия или, я не знаю, алматематика.
Я вообще против сжигания людей на кострах, но, если кто-то и заслуживает этого, то это психологи. Их армия, и они совершенно бесполезны. Нет, всё же сжигать – это я погорячился. Это сколько ж топлива на них пойдёт, и Таллинна Кюте опять поднимет цены. И запах – какой ужасный запах тогда будет стоять по всей стране. Так что нет, не будем сжигать. Средневековье какое-то. Правда, то, что они делают со своими так называемыми пациентами, это тоже недалеко ушло от средневековья. Показывают тебе цветные кляксы и на их основании выводят какие-то заключения. Или эти, тесты. Составляют безумное количество тестов с вариантами ответов – а потом определяют твой темперамент. Да знаю я свой темперамент, а если не знаю, то неинтересно это мне значит. И мотивация моих поступков мне известна. Это же мои поступки, нет? Я же типа должен знать, почему я делаю то или это. Я же как будто бы человек разумный. Я же не нахожусь в постоянном состоянии неизвестно чего. Опьянения там. Или ещё чего похуже. Тогда да, тогда я могу вести себя неадекватно, о чём сам потом сожалею и казнюсь. Но и там тоже всё понятно – ну выпил человек, простая химия. Алкоголь в мозгу. А зачем мне объяснять чего-то, чего обьяснять ненужно – я не понимаю. Себе объясните, почему все люди как люди, а вы берёте немереные бабки бог знает за что. И ведь есть такие, кто всё это даже не то чтобы терпит, а кому всё это нравится. Они ходят и лежат там у них на кушетках. Вспоминают, как в детстве мама не дала им конфету, и что они потом хотели с мамой сделать. И ничего такого они, главное, с мамой-то сделать и не хотели, а на выходе им выдают эдипов комплекс. Фигакс – да у вас эдипов комплекс, господин. И этим объясняются все ваши неудачи в финансовом плане. И за неправильную парковку вас вчера оштрафовали не потому, что вы на знак не посмотрели, а потому что эдипов комплекс. И он доволен. Он встаёт с кушетки, расплачивается за этот дикий сеанс бреда и счастливый идёт домой. И не оплачивает штраф, что характерно. Имеет право теперь. У него эдипов комплекс, ему всё можно.
Это, конечно, не психологи, а психоаналитики, с кушетками-то, но, как говорил один знакомый студенческой поры, один хрен дерево. Психоаналитики – это просто высшая стадия тех же самых психологов.
Хотя надо отдать им должное. И тем, и другим. В изобретательности им не откажешь. Стараются, отрабатывают. Нужно же делать вид. Человечество дошло до такого состояния дел, когда любое надувательство должно быть тщательно продумано. Детально. Со всеми три-д эффектами и саундтреком. Поэтому и количество комплексов растёт. Парк заболеваний или этих – как там у них называется – дисфункций – нужно расширять. На одном эдиповом комплексе не выедешь.
И вот они, значит, придумывают. И я к чему это всё? Вот в числе прочего выдумал какой-то умник из их числа так называемый кризис среднего возраста. Мол, приходит такой момент, когда человек оглядывается назад. И вдруг хватается за голову и бежит к реке. Отчего-то всегда в таких случаях где-то поблизости оказывается река. Какая-нибудь помутнее, с торчащими водорослями. Видимо, водоёмы всегда сопутствуют кризису. Или наоборот – кризис настигает несчастных исключительно у водоёмов.
Короче, что? Заходят они, значит, по пояс в воду и заламывают ручонки. Дёргают себя за волосёнки и вопиют. Это я в кино видел, не стану скрывать, да вы уже, наверное, и сами догадались. И всё же – когда у людей кризис – они примерно так себя и ведут на самом деле. Или очень похоже. Как же. Они же все такие сложные. Они же все такие безумно сложные и мегаталантливые. Просто их не понимают. Не понимают их искусства и тонких ранимых душ. Зажимают и не дают продвигаться вперёд. К мировой славе, надо полагать. Или господству. Или чего им надо? Этим непризнанным и мечущимся? Не всегда это понятно. Вроде как бы признания не надо им. Потому что они выше этого, и понимать их дано немногим из немногих, только таким людям, с которыми у них достигнуто неебическое духовное родство, с которыми они срастаются плавниками, как поётся в ими любимых песнях – и прочее. Признание обычных людей их не интересует. Как же – зачем им эта серая масса, с её бездуховностью и низкими культурными запросами? Денег вроде бы тоже не нужно. Они же такие бессребреники. Уж на кусок хлеба как-нибудь там они себе заработают. А кормиться своим творчеством (оба слова с большой буквы) они считают низким. И вот стоят они бедные посреди водоёма, чаще всего пьяные, плачут своими пьяными слезами и непонятно окружающей их молодёжи, чего ж им надо-то? Чего дать? Куда пойти? Принести им что? Бедные, бедные гении. И мучаются они, невыразимо мучаются.
Я почему начал-то о психологах. Я прошу понять. Понять прошу и вдуматься. Я ничего не имею против психиатров. Они реально выполняют какую-то работу. Лечат психованных и заботятся об идиотах. О таких идиотах, которые не могут сами о себе позаботиться. Лежачих и клинических. А вот такие идиоты, которые стоят по щиколотку в воде и восклицают о безвозвратно ушедшем, вот они-то и становятся добычей психологов. И даже гордятся этим. Одна тут знакомая выдала. «Я», говорит, «хожу к психологу». И победно так посмотрела по сторонам. Это было сказано после того, как один мальчик из присутствующих с таким же апломбом объявил, что шесть лет подряд курил марихуану. Одного плана хобби. Вообще людям свойственно выдавать за свои достижения поступки, мягко говоря, сомнительного толка. И вот этоот самый кризис среднего возраста – одна из таких вещей. Когда он стоит в воде по щиколотку и восклицает, он же втайне собой доволен. Ну хорошо, не то чтобы доволен, но он в своём праве, что ли. У него же кризис. Жалейте его. Понимайте его тонкую ранимую душу. И позволяйте, позволяйте ему всё – ведь это не он занимается ерундой и не может взять себя в руки, это у него кризис среднего возраста. Вон и психолог ему сказал. А психолог – это же профессионал. Факт.
Вернёмся к кризису. Или, точнее, к этому, в воде стоящему. Если рассмотреть его поближе, то мы увидим, что это мужчина одной из так называемых творческих профессий. Это не означает, что у слесаря или водителя такси не может быть кризиса среднего возраста. Выражается это дело у них по-другому. Они покупают себе золотую фрезу (не знаю, что это такое, но звучит красиво) или мерседес последней модели, уезжают в Марбелью навсегда или грабят банк. Удовлетворяют тем самым свой зуд – и успокаиваются. Хотя да, у них тоже не обходится без вывертов. Но у них хоть понятно.
Собственно, у так называемых творческих людей тоже понятно. Их так называемый кризис как раз с их творчеством обычно и связан. Стоя в своей воде, они вспоминают всевозможные исторические примеры сходных по творческому заболеванию личностей, которые в свои тридцать-тридцать пять-сорок уже добились того, чего они, эти стоящие, только стремятся добиться в той же самой сфере. И начинается. Наполеон, кричат они, уже в пятнадцать лет командовал полком. Моцарт, кричат они, в четыре года концертировал по Европе, а кто-нибудь там ещё выставлялся во всех галереях. А я? – как бы немо вопиют они к небу. Хотя почему немо? Очень даже громко вопиют. Другое дело, что им, как правило, никто не отвечает. В таком вот безмолвии и проходят следующие два-три часа. Там, в комнатах, все уже уяснили, что это ничего страшного, что у человека очередной приступ, там нашёлся доморощенный психолог – и хорошо, если ещё доморощенный, а не дипломированный, с учебниками и кляксами Роршаха – который всем всё объяснил, все успокоились и принялись за дальнейшее распитие напитков.
Эхх! Несправедлива жизнь. Он-то думал, что они сейчас все к нему прибегут, начнут утешать, говорить, что да, он талантливый, да, чертовски талантливый, они все это знают и всегда знали, и всем об этом рассказывали, и будут дальше рассказывать, а что его не печатают, это всего лишь нелепое стечение обстоятельств. Нелепое! Нелепое! Подчёркивали бы они, медленно выводя его из воды. Ведь нет, он вовсе не хотел топиться, он хотел так немногого – всего капельку внимания. Утопить можете свои кляксы Роршаха.
Но нет. Никто не бежит, никто не утешает. Стоит он себе в водоёме, солнце уже село давно, холодно становится, вот-вот пиявки полезут. Грустно как-то стоять становится. Кризисный центр не оправдал ожиданий. С пиявками на заднице как-то не слишком комфортно рефлексировать. Приходится медленно выходить и с позором возвращаться в комнаты. Там, конечно, пусть и посмотрят снисходительно, но нальют же. Хотя опять-таки – может, и не следолвало бы. Потому что всё рискует повториться снова. Алкоголь, знаете ли, лучший друг кризиса среднего возраста.
В популярной психологии считается, что кризис этот самый бывает мужским и женским. Но опять же – чего только не считается в популярной психологии. Так вот, эти, с кляксами, утверждают, что мужской кризис направлен на самореализацию, что мужчины страдают именно от неуместных сравнений себя с Моцартом и Наполеоном, то женщины, говорят нам кляксы и пирамиды Маслоу, страдают совсем от другого. Им важно деторождение. Его процесс. Даже не сам процесс деторождения, сколько опять-таки отстреляться до определённого возраста. Чтобы можно было сравнивать с подругами и прочими родственниками. О, эти разговоры беременных женщин между собой. О, эти эпические воспоминания рожавших! Кому хотелось клубники, а кому жареных бананов. Кто заставлял мужа бегать по городу в отчаянных поисках озёрных мексиканских крабов, а кто тупо грыз мел. Неиссякаемая тема. Потом нельзя сбрасывать со счетов фактор родственников. С какого-то момента они начинают тяжело вздыхать и намекать, что им ужасно хочется внуков, племянников, двоюродных братьев и так далее. И бедная женщина, которая совсем не планировала пока детей, начинает судорожно придумывать отмазки. В основном отмазки эти бывают карьерного опять же плана. Что пусть подождут ещё пару лет, что вот она встанет на ноги и будет в состоянии сама заботиться о своих детях, и вот тогда уже – тогда уже будет им всем радость и счастье.
А про замкнутый круг она-то и не подумала. А он тут как тут. Как только она поставила родственников и обременённых колясками одноклассниц перед фактом, что хочет сначала успеть сделать карьеру, она помещает себя под таких размеров падающий кирпич, что мама не горюй. Потому что – ну что же – начинается та же история. Её не признают, она бездарность, ей уже девятнадцать, а мир до сих пор о ней не знает. Только теперь всё это ещё сопровождается сморканием в одноразовые салфетки. И голос от этого приобретает особую романтическую окраску, облекая потом в неё и весь образ тоскующей.
А те, с кляксами, сидят в кабинетах и смотрят на всё это ироничными рыбьими глазами. Они всё понимают, они прочитали сто тридцать две монографии и ещё несколько десятков студенческих работ. Их сложно чем-либо удивить. Они знают обо всём, что с нами случилось и что с нами ещё только может случиться. Они такие начитанные. Они сличают реальность с книгами – и всё у них сходится. Вот точно так, как писал Роршах. Или кто там у них ещё писал. Роршах просто фамилия очень смешная. Не хуже клякс. На шахматный термин какой-то похоже. Объявляю вам вечный Роршах, гроссмейстер! И гроссмейстер бежит, в панике выдёргивая волосы из груди, ужасаясь тому, что вот же и Магнус Карлссон моложе его почти в два раза, а сколько уже всего навыигрывал, собака.
Можно, конечно, и помечтать – кто нам запретит? Вот сидят эти психологи в своих просторных кабинетах с кушетками, смотрят всепонимающе на мир и на населяющих его животных – потому что для них всё сводится к объяснимым животным инстинктам, ну разве что, чуть более сложным. И вдруг – бац! Их же собственный однокурсник по психологическому факультету (всё-таки стоит рассмотреть вопрос сожжения, мне кажется) выпускает очередную монографию. В которой он всё так же опирается на заплесневелого дедушку Зигмунда, но идёт куда-то дальше, поворачивает не на главную боковую улицу, а в маленький переулочек, в том же направлении, но чуть дальше, чуть более заброшенный и нехоженый, хотя и известный знатокам и топографам с незапамятных времён. Но это ж он так, в народе известен, по нему ходили и ходят. А вто чтобы взять и зафиксировать – это же тоже надо догадаться. И вот этот однокурсник взял и догадался. И зафиксировал. И получил премию. Не знаю, какие там у них премии, но есть же какие-то. Чем же они меряться будут? У любых представителей так называемых творческих профессий это желание меряться неистребимо. И тут-то и на них сваливается этот прекрасный летящий камень. «А я?!!» – вскрикивает фрейдианец ли, юнгианец ли, дама-традиционалистка ли, и выбегает из кабинета. «А что я сделал за свои годы? Помог трём несчастным избавиться от кризиса среднего возраста? Кто вспомнит с благодарностью имя моё, ложась спать тёмной ночью в глухом лесу под открытым небом?» Можно даже не озвучивать, что там ему отвечают с портрета Карла-Густава. Он хрипит и ищет водоём. А в городе с ними, известно, похуже. Нет, попадаются, конечно. Но не такие концепутальные и без пиявок. А это, сами понимаете, уже совсем не то.
Ещё бывает, что в одной отдельно взятой семье сходятся два так называемых творческих человека. Общеизвестно, что это в целом убийственно для неподготовленной психики. Хотя есть и свои плюсы –особенно если рассинхронизировать приходы. Ну, когда он начинает кричать про полки, которыми он не командовал в свои шестнадцать, она его утешает и шепчет, что он самый-самый, что просто дурацкое общество, что так всегда было, что те, кто наверху, все бездарности и уроды, а на самом-то деле ещё неизвестно, кто есть кто. А когда она твердит, что всё, карьера не задалась, самое время пойти в доярки на ферму или в домохозяйки – тем более, что вот и родственники достали – уже он уговаривает не бросать всё и потерпеть ещё немного – вот же у него получилось же – козыряет он персональной выставкой в доме культуры Кивиылиского кружка авиамоделистов – а значит, и у тебя непременно получится. А сам в глубине души задумывается, а не будет ли предложенный ею вариант лучшим выходом. Его-то творчество кто будет лелеять и оберегать, если она в своё ударится?
Я многословен. Я многословен, но сегодня можно. Я многословен, потому что, если уложить всё в нескольких простых и понятных предложениях, то будет неприятно. И мне будет неприятно, и вам. Мне будет неприятно в этом признаваться, вам будет неприятно это слушать. Впрочем, я так долго тренировал себя не заботиться о мнении окружающих, что, возможно, настал тот самый день, когда тренировка должна принести плоды. Итак, сейчас я разоблачу одну страшную тайну. Со мной можно не соглашаться, но, если вдуматься, если глубоко и непредвзято вдуматься, то всякому сразу станет понятно, что я прав.
Точно так же, как нет никакой психологии – и не было никогда – точно так же нет и никакого кризиса среднего возраста. Всё это называется гораздо проще. Одним простым словом. И слово это – «зависть». Обычная бытовая зависть. К тем, кто командовал полками, сочинял симфонии и пользовался популярностью у публики и гламурных журналисток. Которые, в отличие от всего вышеперечисленного, прекрасным образом есть. Вон же сидят, светят ляжками и бухают что-то невообразимо зелёное и экзотичное. А могли бы сорваться с места и побежать просить у меня интервью. Унижаться и с придыханием заявлять, что готовы на всё. А я бы смотрел на них свысока и раздумывал бы.
Так что костры и пиявки. И перетрясти все библиотеки.