Ольга Титова. Жизнь и творчество Ростислава Титова (6.04.1928 – 29.07.2013). Эссе

В основу эссе положен материал лекции, с которой я выступила 26 апреля 2018 года в Таллиннской Центральной библиотеке в рамках проекта «Читательский четверг». Поскольку у меня остались письменные материалы, я решила, что стоит переработать их в текст для журнала «Новые облака».

Итак, как написал когда-то папа, начнем с начала, начнем с нуля. Поскольку тема лекции была «Жизнь и творчество», я построила и эссе как биографический рассказ об отце (дополненный фото из семейного архива), и в этот рассказ естественно вплетается информация об его книгах, которые все вместе и составляют, так сказать, книгу его жизни.

Детство и отрочество

Ростислав Титов родился 6 апреля 1928 года в городе Армавире Краснодарского края. Его родители – латышка Эльза Таурин, моя бабушка, ставшая потом Елизаветой Ивановной Титовой (более русского душою человека, чем бабушка, я не знаю, хотя у нее не было ни капли русской крови) и инженер-строитель Юрий Евграфович Титов.
В семье было двое детей, старшая – Света, Светлана Юрьевна Титова, моя тетушка, которая, не имея собственных детей, много внимания и любви отдала и мне, и моей дочери.
Большая часть их детства прошла в Подмосковье, в Ленинских Горках, потом в историческом селе Остафьево, где находится имение князя Андрея Вяземского, в советское время бывшее до 1930 г. музеем, потом военным госпиталем, потом домом отдыха, однако жители села всегда помнили его прошлое (статус музея был возвращен усадьбе Вяземских – Шереметевых в 1988 г.). Папа всегда считал эти места своей родиной.
Бабушка начала работать учительницей младших классов, не успев еще получить образование (потом она окончила педагогический заочно). Света часто оставалась с маленьким Славиком (она ему и дала имя, просила «братика Славика). От нее я знаю кое-что о папином детстве – например, что он был очень спокойным мальчиком, до четырех лет не говорил ни слова, родители даже беспокоились, пока ребенок не выдал за завтраком: «Дай мне, пожалуйста, бутерброд с сыром». В школе бабушка учила вместе со всеми и собственных детей, причем, по словам папы, поблажки им не было.
Слава Титов был очень одаренным ребенком, учился на все пятерки (в отличие от Светы, которой никак не давались математика с физикой). Папины таланты с детства были универсальны: помимо успехов и в точных науках, и в гуманитарных, он и рисовал неплохо (что потом пригодилось при издании «Сказок папы и дочки»).
Книга, которая иллюстрирует этот этап папиной биографии – далеко не первая хронологически – «Хочу, чтоб все вы были живы!» Она основана на воспоминаниях о судьбе родителей отца и их письмах. Мой дед, Юрий Титов, в 1935-37 гг. работал по контракту на Енисее начальником строительства дома отдыха на месте ссылки И.Сталина в Курейке. В 1937 г. дед был арестован как «враг народа» и умер в сталинском лагере на Дальнем Востоке, по официальным данным, в январе 1939 г. (папа уверял, что он был в одном лагере с Осипом Мандельштамом, во всяком случае, поэт действительно умер 27 декабря 1938 г. близ Владивостока, в пересыльном лагере «Владперпункт»). В книге рассказано также о необычной судьбе наших латышских родственников, проживавших в Латвии в период 1920-1944 гг., о том, как после войны бабушкина сестра Елена оказалась в Чили.
В 1999 году, несколько раз побывав в Латвии, я написала эти стихи.

Латышским родственникам

Я не откроюсь, Латвия, тебе.
На Даугаве лёд – уже не лёд…
Моя несуществовавшая семья –
потерянная лодка; камыши,
такие же и всё-таки не те.
Одна она, плывёт она, плывёт.
Вот Саулкрасты, море, полный штиль,
и более высокие, чем шпиль
большой Европы – сосны, и песок,
и яблочный из этих сосен сок,
всё каплями, тяжёлыми, и вот
одна она, одна она плывёт,
из Саулкрастов в море, в океан,
в Америку Колумба, и от ран
не клонится, не тонет, не горит,
становится как точка, не видна,
и неизменно что-то говорит…
Одна она, одна она, одна…

Когда папа остался без отца, ему было всего восемь лет. Я долго не знала, что дедушка погиб в лагере. Однажды слышала, как няня баба Шура рассказывала соседке про деда и произнесла особым тоном слово «пропал». Дал телеграмму, что вылетает домой, и не приехал – был арестован. Может быть, поэтому в нашей семье всегда было принято непременно сообщать обо всех отъездах-приездах…
Маленький отрывок из книги: «Я вступил в возраст воспоминаний уже давно. Безусловно, в нем есть свое очарование и свои странности. Воспоминания – как бы другая жизнь, попытка повторения пережитого. Жизнь пусть бесплотная, невещественная, но так же, как и реальная, богатая радостями и горестями, находками и потерями. Кое-кто считает, что горестное забывается, и свойство нашей памяти таково, что остаются в ней радости и находки. Вряд ли, просто тяжелое, вызванное из сумрака годов, не столь остро и угнетающе для души, каким было тогда, когда свершалось».
В папиной документальной – а точнее сказать, лирической, медитативной прозе всегда была музыка. Он и сам писал в книге «Под властью Его Величества», что для того, чтобы написать вещь, важно услышать ее музыку, на это уходят иногда месяцы.

Хотя мой отец – автор двух романов, трех повестей и сборника рассказов, и сам он утверждал, что писатель – это тот, кто умеет выдумывать, мне всегда была и остается ближе папина документальная и путевая проза. И если задаваться вопросом, откуда в его произведениях лирическая нота (она и в художественной прозе есть, но в нехудожественной, на мой взгляд, звучит даже органичнее), то я думаю, что это от деда, которого я и не видела никогда, но по письмам ощутила его родным и близким человеком. Когда он писал бабушке из командировки, в сознании безнадежности, ожидая ареста, в вынужденной разлуке, из инженера вдруг получился писатель. Лирика рождается из невозможного, несбыточного. Я иногда думаю, что дед был первым писателем в нашей семье…
Мне вообще легче всего понять другого человека и выразить себя через текст. В моей жизни было несколько случаев, когда именно после прочтения текста завязывалась дружба. «Чукча не читатель, чукча писатель» – это хоть и шутка, но про нас. У деда был хороший слог, а еще его письма отличает та повышенная эмоциональность, которую мы с папой оба унаследовали. У меня от отца еще и умение рифмовать. А папа с лирическими стихами покончил в юности (одно он мне цитировал, нечто вроде «как долгие зимние слезы, струятся по небу березы, и ты говоришь мне глазами, что нет никого между нами»), но до конца жизни писал километрами шуточные и поздравительные. К каждому празднику: маминым и моим дням рождения, свадьбам моих кузенов и кузин, другим памятным датам делалась так называемая газета – на склеенные листы ватмана наклеивались фотографии и напечатанные на машинке стишки, часто папа что-то и рисовал. Отдельная газета «Жареные раки» выпускалась для друзей-моряков. Семейный архив насчитывает не один десяток таких артефактов.

Домашнее издательство папа назвал «Титгиз» (обыграв довольно дико звучавшее название советского издательства «Детгиз»). Были и самодельные книжки: например, к моему пятилетию папа сделал книжку с собственноручно нарисованными картинками и сказками собственного сочинения; к выходу стихотворного сборника поэта и друга семьи Бориса Штейна «Сквозняки» преподнес ему крохотный сборник пародий «Книга о книге».

А лирика осталась в его прозе, особенно дневниковой прозе последних лет – поэтической, исповедальной, окрашенной чувством.
Я помню, как начиналась папина книга о родителях. В мрачные и нищие 90-е годы, вероятно, не было возможности издать ее покрасивее. Но такая, как есть, она мне очень дорога. Участвовали в ее создании и мой двоюродный брат, художник и фотограф Сергей Дидык (оформление, обработка фотографий), и двоюродная сестра Галина Грачева (верстка), и племянница Диана Дидык (тоже художник и фотограф). Помню, как тетушка беспокоилась, что папа выставит на всеобщее обозрение личные письма. На что папа письменно отреагировал так: «Как хорошо было бы, если б весь свет узнал о нашем отце – о его твердости и мужестве, о его муках и терзаниях, незаслуженных, несправедливых. И вообще, если бы каждый человек на Земле знал бы все о каждом, как бы изменился мир!»
«Хочу, чтоб все вы были живы!» – вещь документальная и лирическая одновременно. Замысел вызревал долго: в романе «Бросить камень» есть лирическая вставка под названием «Отец», потом перекочевавшая в эту книгу. Это то невозможное, что сделал мой отец в память о своем отце. Можно сказать, он его воскресил, не в физическом, конечно, а в ментальном смысле. Восстановил его жизнь, оборвавшуюся так нелепо и трагично.
Эта книга – как воскрешающий камень (тонкий образ из моего любимого «Гарри Поттера», но, скорее всего, Д.Роулинг взяла его из старых английских сказаний). Писатели в этом смысле немножко волшебники. Правда, за счет того, что, как говорил Светлан Семененко, предпочитают дублированную действительность реальной.
После исчезновения отца Слава Титов со своими матерью и сестрой по-прежнему жил в Подмосковье (дед принес огромную жертву, удержав бабушку от поступка декабристки – поездки в Игарку – ради детей). Война застала папу еще мальчиком. Это его спасло: почти все одноклассники его сестры Светы погибли на фронте… Отец закончил школу в условиях войны и эвакуации (заносило их и под Оренбург, и в Новороссийск – обо всем в его книгах подробно рассказано) с золотой медалью и получил приглашение сразу в 11 вузов. Он выбрал Высшее мореходное училище имени адмирала Макарова в Ленинграде, судоводительский факультет, который и окончил в 1952 году. Один раз он обмолвился, что выбор Макаровки был связан с полуголодным военным детством: все же там кормили. Но мне кажется, что папа всегда, до последних дней жизни, был романтиком, хотя не любил признавать это на словах, а против морской романтики даже публично возражал, говоря о том, что курсантов готовят к ненормальной, в сущности, жизни – по полгода в рейсе, в отрыве от общества и семьи.

Начало морского пути

Вначале отец ходил штурманом в Северном пароходстве. Первое папино море – Северное, первый порт – Архангельск, не вытесненный из памяти никакими заграницами, воспетый и в художественной прозе («Бросить камень»), и в документальной («Под властью Его величества» и многое другое). Как сыну репрессированного папе какое-то время не давали визы за рубеж. Так он получил уникальный опыт северного плаванья.
По этой же причине семья после войны решила обосноваться в Таллине – вернее, по совокупности причин: тетю, уже выпускницу юридического, переманила туда подруга, отец с бабушкой рассудили, что Таллин – та самая глухая провинция у моря, которая им требуется, чтобы жить и работать. О первой их квартире-подвале на ул. Капелли, шпице Джиме и кошке Машке, которая ловила крыс и приносила их к двери бабушкиной коллеги Тамары Николаевны (кошка в тех условиях была не роскошью, а необходимостью), я много слышала от тети Светы, которая была прекрасным рассказчиком.
Бабушка работала в школе, известной в советское время как 23-я средняя (потом гимназия Юхкентали, ныне Таллиннская Кесклиннаская гимназия), тогда еще мужской. Интересно, что потом эту школу закончила моя дочь Анастасия (Ася). Здесь я приведу свои стихи, которые, как я потом узнала, точно описывают психологическое упражнение «расстановка», когда человек мысленно выстраивает в ряд своих родственников, даже умерших. Интуитивно я его проделала, хотя ничего о нем не знала.

Это, видно, мне снится:
море цветов кругом,
и моя выпускница
в платьице голубом.

Словно год, пролетели
эти двенадцать лет.
Рядом – лёгкие тени
тех, кого с нами нет:

Верной бабушки Светы,
деда Славы; и я
чувствую: близко где-то
баба Еля моя.
Та, что здесь обучала
самых младших ребят,
правнучки не застала;
но стоят они в ряд

рядом с бабушкой Фирой,
рядом с Асей и мной.
Разлетятся по миру
дети; их путь земной

будет долог и светел,
хочется верить; нам,
хоть и скучать по детям,
но любить их и там.

Небо вспыхнуло – или
передал нам привет
горсткой лагерной пыли
ставший, русский мой дед?

Светлые лица, улыбки,
аплодисменты, цветы…
Жизнь не всегда ошибка,
понимаешь ли ты?

Еще хочется вспомнить папин рассказ «Память», где описан этот период жизни семьи. Он имеет посвящение «Моей матери», то есть бабушке. Рассказ вошел в книгу «И дальняя, и дальняя дорога» (Таллин, 1979). Сюжет прост: к героине Лизе, учительнице, глубокой, тонкой, вдумчивой женщине с неустроенной личной жизнью, которая живет в послевоенном Таллине, приезжает в гости подруга детства Люся, превратившаяся в мещанку, которая не работает, живет за счет высокопоставленного мужа, гонится за легкой и обеспеченной жизнью. А главное – избегает вспоминать их общее прошлое.
Запомнился отрывок из рецензии: «Неудачен, на мой взгляд, рассказ «Память». Конечно, встречаются среди нас и пустышки Люси, и Лизы, видящие смысл жизни в любимой работе, но…» Что ж, такие вещи тоже вспоминать забавно. А мне рассказ нравится. В нем многое знакомо. Село Поставнино, где прошло детство героинь – это Остафьево. По преданию, его назвали по первым словам, сказанным по прибытии Пушкиным (который не раз приезжал в гости к князю Петру Вяземскому). Пушкин якобы сказал слуге, взявшему его чемодан: «Оставь его». Героиня Лиза напоминает мою тетю, хотя имя и профессия у нее от моей бабушки.
Также отец описал в этом рассказе забавный эпизод из школьной биографии своей сестры. Военрук зачитал из устава: «Часовой не имеет права отлучаться с поста даже по естественным надобностям». Юная Света Титова подняла руку и спросила: «А что такое естественные надобности?» И ее одноклассник Саша под общий хохот сказал, мол, Василь Василич, я ей после объясню, и потом на переменке показал ей небольшое здание во дворе. В рассказе Саша волею автора оказался влюбленным в Люсю, а Лизу «всерьез считал лучшим другом». Саша Земский – реальное лицо, тетин одноклассник, я его поминаю за упокой – воина Александра. Сашу тетя вспоминала очень часто, как и другого одноклассника, Юру, но жениха ее звали Мишей. Все эти солдатики погибли. И само слово «память» – вот это точно про мою тетю! Всегда помнила. Каждый год в день Победы смотрела по телевизору Минуту молчания и меня заставляла.

Таллин, люди, книги

В описанные годы папа начал работать в Таллинском мореходном училище. В 1961 г. вышла его первая книга – «Свежая краска». И тут его судьба сделала новый поворот. В 1962 году он окончил заочное отделение Литературного института имени Горького. А в 1963-м Титовы переехали из подвала на Капелли в квартиру на улице Спорди (ныне район Кристийне), трехкомнатную «хрущевку», которая наверняка казалась им дворцом!
Другом, коллегой по училищу и соседом Титовых, жившим этажом выше, был Аркадий Давидович Дидык, а его жена – Раиса Юрьевна Дидык (забавно, что две мои очень разные тети в истории обе оказались Юрьевнами – тетю Раю называли так коллеги и невестка из-за непроизносимого отчества) – старшая сестра моей мамы. Так познакомились мои родители, и папа вскоре стал членом «мешпохи». Что это такое, знает каждый, кто вырос в еврейской семье. Племянники мамы стали его племянниками, сестры Рая и Броня – почти его сестрами, дедушка Юдко Аронович, да впридачу еще тетя Хана из Бердичева (сестра моей бабушки по материнской линии) были в старости на мамином и его попечении.
Несколько слов о тете Рае: если есть в нашей семье еще один пример подобной моему отцу универсально одаренной личности, то это именно она. Будучи главным конструктором Таллинского домостроительного комбината (и единственной тогда в СССР женщиной, занимавшей эту должность), она умела еще очень многое: вкусно готовить, замечательно шить и вязать (десятилетиями обшивала и обвязывала всех родных и знакомых, на пенсии долго подрабатывала вязкой эксклюзивных вещей на заказ). Могла, если надо, сварганить из дерева и кожи босоножки или соорудить свадебную прическу племяннице (с буйными кудрями которой не справились в парикмахерской). К моему отцу тетя Рая до конца его жизни относилась с особой родственной теплотой и, будучи сама женой моряка, глубоко его понимала.

В 1963 г. вышла вторая книга Ростислава Титова «С тобою рядом человек». А в 1965-м папа вступил в Союз писателей СССР, но, вероятно, еще раньше они с мамой поженились: дату «кровавого воскресенья», 9 января 1965 г., они всегда помнили. Брак моих родителей продолжался 48 лет.
Папа был бесконечно предан семье, хотя легким спутником жизни его нельзя назвать, практичностью его Бог не одарил, к машинам и дачам он был равнодушен, точнее, активно противился их приобретению: «Машину надо чинить, за дачей следить, я же не смогу писать!», о бытовой стороне жизни мало думал. Мама была главой нашей семьи в смысле практическом. Но всегда подчеркивала главенство папы. Думаю, они удачно дополняли друг друга.
А для меня он был лучшим отцом в мире. Мне всегда было с ним легко, интересно, а некоторая его замкнутость для меня компенсировалась тем, что все можно было вычитать в его книгах. После смерти папы друг (и бессменный стоматолог) нашей семьи Наталья Федоровна Кузьмина сказала очень точно: «Читаю его повесть – как будто с ним разговариваю». Приятно, что не только я это чувствую, что это сказал человек, занимающийся не литературой.
В 1970 году вышел роман «Бросить камень». Это вторая вещь будущей трилогии об идеальном герое, моряке и надежном человеке Кирилле Плотникове (первая – «С тобою рядом человек»). Как пишет в предисловии ко второму изданию этой повести известная в Таллинне преподавательница литературы, писательница и критик Эсфирь Сокол, «Рита и Кирилл без каких-либо изменений могли бы перекочевать, скажем, в «Молодую гвардию» или «Повесть о настоящем человеке». Имя герою папа дал в честь своего вовсе не идеального приятеля юности, который сильно пил, поэтому рано умер, папа с тетей очень его жалели, а звали его красиво – Кирилл Оленев. Его судьба тоже описана в романе, но он стал прототипом другого персонажа, Ивана Рогова. Автобиографические моменты тут тоже есть – например, детство Кирилла в кубанской станице. Однако здесь папа не только не ставил цели описать свою биографию, но и реализовывал важную для него амбицию: «Писатель – тот, кто умеет выдумывать».
Интересно, что и в первой, и во второй книге любимые девушки героя носят имя Рита. Это разные героини, но у обеих были реальные прототипы. Ставшую основой повести «С тобою рядом человек» историю о том, как красивая девушка, дочь заведующей детским домом, провела ночь с немецким комендантом, чтобы спасти еврейских детей, на уровне сплетен, туманно, но рассказывали в кубанской станице, где бабушка с папой жили в эвакуации (а я, прочитав рецензию на книгу лет в тринадцать, не поняла, что значит «провела ночь»). Продолжение событий в Ленинграде отец выдумал. Но не удержался – и вторую возлюбленную Кирилла в романе «Бросить камень» тоже Ритой назвал, но она «не Маргарита, а просто Рита, по паспорту – Рита Рашидовна». Героиня наполовину татарка. Нетрудно догадаться, что была и настоящая Рита. Ее фотографии хранились у моей тети.

Рита в романе «Бросить камень» станет женой Кирилла, а в следующей части трилогии выяснится, что вскоре после свадьбы Кирилл отправился в рейс, и его судно затонуло, и он погиб капитаном (намеки на его судьбу я обнаружила в обеих предыдущих частях – похоже, папа заранее решил «утопить» этого героя). Рукопись третьей книги – «Земля под ногами» –пролежала на полке 12 лет, поскольку роман о том, что советские моряки промышляют контрабандой, а их жены устраивают «ярмарку тщеславия», стараясь перещеголять друг друга в роскошной жизни, цензура не пропускала. Здесь Кирилла уже нет, а действуют другие персонажи: его вдова Рита, его чудесная дочь спортсменка Аннушка, похожая на Кирилла как две капли воды, и Дина – ослепительная красавица, которая в молодости любила Кирилла, но он предпочел ей Риту.
Alter ego автора – писатель Роман Николаевич, который знакомится с героинями во время отдыха в Одесском доме творчества. Возможно, отец изобразил часть самого себя в лице этого героя, что выдает, например, сделанный в Эстонии блокнот на его столе – Kirjaplokk, глядя на который, Роман Николаевич вспоминает, что писатель по-эстонски – kirjanik, и думает о себе: «Наверное, он и взаправду писатель, kirjanik, ничего тут не поделать. И завтра к ночи, когда все уляжется, когда останется он совсем один… он сядет за стол, откроет блокнот с пестрыми буквами, и станет спокойнее, привычнее…»
Одно время велись разговоры об экранизации книги, и папа говорил, что видит в роли этого героя Валентина Гафта. И еще одно выдает в нем автора – любовь к Рите, которая в романе не является его женой, она во второй раз замужем за известным ученым, что добавляет драматизма.
По моим наблюдениям, Рита в этом романе чем-то напоминает мою маму: даже оранжевый купальник, в котором она загорает на одесском пляже, списан с тогдашнего маминого. Могу предположить, что для папы эта героиня, далеко ушедшая от своего прототипа, стала воплощать некий идеальный образ женщины.
Сюжет закручен лихо – мужа Дины берут под стражу за контрабанду. Ее благосостояние рушится в одночасье, все имущество подлежит конфискации. Здесь Ростислав Титов поднимает две проблемы: бездуховности и ограниченности жизни морских жен, интересы которых сводятся к нарядам (как папа говорил, «шмуткам»), иномарке и шикарно обставленному дому, и трагедию мужественного и преданного человека, моряка Дмитрия Никандрова, супруга Дины, которого довела до тюрьмы слепая самозабвенная любовь к жене. Трагична и судьба Дины: и в пору благополучия она не была счастлива, так как не любила мужа, а повзрослевший сын, увлеченный наукой, не питал к ней уважения. Оказавшись без защиты мужа и под угрозой утраты всего нажитого, она совсем теряется. Рита и Роман Николаевич пытаются поддержать ее, но падение Дины стремительно… Поскольку роман все-таки задуман как остросюжетный, дальше рассказывать не буду.
В этом романе есть ощущение какой-то уютности, понятности тогдашнего советского бытия, когда у людей были определенные ценности, когда стремление накапливать вещи и деньги подвергалось осуждению…
Папа и сам при всей своей интересной жизни, при том, что он был известен, уважаем, ездил на писательские конференции, повидал разные страны и видел процветающий Запад еще в советское время, всю жизнь был на удивление классическим бессребреником, скромным и непритязательным в быту. Еду любил самую простую: окрошку, яичницу, пирожки с картошкой. Если появлялись деньги, тут же их отдавал: маме – на хозяйство, мне – просто в помощь, на путешествия, «на поллитру», как он шутил, внучке Асе – на карманные расходы, сестре Свете – на лекарства и сиделку. Приличный костюм обычно был проблемой; самым приличным костюмом считалась морская форма. В ней он женился, в ней праздновал юбилеи и ходил на разные торжественные мероприятия, в ней его и похоронили…

Рита – идеальная героиня, как и Кирилл. Несколько наивно. Я не уверена, что эти книги интересны новому молодому поколению. Возможно, они чересчур «советские». Но лейтмотив всей трилогии – человечность, милосердие. «Милость к падшим», каковыми являются и первая Рита, и Дина…
Интересное наблюдение сделал в своей рецензии на книгу отца «И все-таки море…» Светлан Семененко: «..есть область, в которой Ростислав Титов не менялся никогда, а наоборот, где он всегда постоянен, надежен и стоек. Это этика. … Обладая характером, морально (этически) стойким и неизменным, Ростислав Титов, несмотря на то, что в литературе состоит по ведомству маринистики, что большинство его книг – о море и моряках, что море действительно его вечная любовь и пожизненный крест, – несмотря на все это, он прежде всего моралист. То есть из когорты тех, кого возглавляет, скажем, не Виктор Викторович Конецкий, не Сергей Колбасьев, не Леонид Соболев, а Жан Жак Руссо».
В 70-е годы отец стал членом редколлегии журнала «Таллин» и оставался им с первого до последнего года издания советской версии журнала – 1978-1991. Когда новый «Таллинн» возродился, а папа был уже на пенсии, он, как вспоминает главный редактор Нелли Абашина-Мельц, продолжал публиковаться в нем как автор, присылал замечания, каким он хочет видеть журнал.
Основной работой отца оставалось преподавание мореходной астрономии и судовождения в Таллинском мореходном училище. В соавторстве с другом и родственником Аркадием Дидыком и московским коллегой Григорием Файном он написал два учебника по мореходной астрономии.
Художественные повести, написанные отцом в 60-70-е годы, были объединены в сборнике «Прости, что я тебя убил!» (1989), предисловие к которому написала Эсфирь Сокол.
Периодически отец ездил в дома творчества: в Коктебель – с нами, летом, а в Переделкино или Малеевку – чаще один, не в теплый сезон, чтобы работать. А летом с курсантами ходил в море на практику. Из-за профессии преподавателя и язвы желудка по полгода он в рейсах не бывал («Не пройдёт и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти на полгода» – они с мамой были в восторге от этой песни Высоцкого). То есть он все же не жил той ненормальной жизнью, какой живет большинство моряков – но она была ему известна. Известен и «Большой Серый» – морская тоска, выражение Юхана Смуула. Знакомы ему были беды и тревоги мореходов и особенности их характеров, иначе не появился бы такой персонаж, как капитан Каменский из повести «Не сердись, что я тебя убил» (1976). Серия романов про Настю Каменскую тогда еще не была написана, но в том и в другом случае, похоже, фамилия говорящая.
Может показаться диким характер капитана, который морщится от нежной радиограммы жены, в редкий отпуск старается побыть один, а не с семьей, далек от всяческих сантиментов, позволяет себе единственную радость – чтение дешевых детективов (еще одна ассоциация с Настей Каменской!). И в конце концов умирает в море от сердечного приступа. Ему автор посвящает свой финальный монолог, и это к нему тоже обращено название повести: автор убил героя. Отец как автор порицает капитана за то, что тот привык все делать один, но в то же время и сочувствует ему, понимает, насколько тяжела его ответственность. Капитан – профессия героическая и жертвенная – этот вывод очевиден.
Но эта повесть не только о моряках. Она об отношении к животным, которые сопровождают судно в рейсе, и все они гибнут от жестокости или неосторожности людей: белые медведи, дельфины, стая зябликов. Чудаковатый и наивный герой Костя жалеет животин и подвергается насмешкам со стороны бывалых мореходов, мнение которых выражает старпом: «По мне пусть хоть все медведи Арктики погибнут, главное – судно и люди!» Легко понять, на чьей стороне мой отец. Между прочим, о Косте родители думали, что он станет биологом. Может быть, отчасти отсюда идёт решение моей дочери стать веганкой и выбрать профессию биолога.
Конечно, папа вегетарианцем не был. Но о жалости к зверью можно прочесть и в других его книгах. Как его друг, мореход и поэт Тимофей Синицкий, написал гневный сонет «Вы видели, как убивают птиц?» по поводу того, как моряки в рейсе от скуки издевались над птицами. Как на судне жил поросенок Борька, которого в конце рейса пришлось-таки зарезать. Боцман от переживаний запил, а папа привез бабушке чемоданчик сала (время было голодное), но сам не смог его есть.
Ещё в одном месте в путевых заметках папа пишет, что ему жаль вылавливаемых рыб, и тут же покаянно добавляет: «И скучаю по жареной рыбке».
Папа вообще любил животных. А они – его. С кошками он разговаривал на их языке. По семейной легенде, кошка Машка, которая жила в подвале на Капелли, ему и отвечала. Отец умел очень похоже изображать крики дерущихся котов. А уж эрдельтерьеру Габи, который жил у нас двенадцать лет, он посвятил самые проникновенные строки повести. Последним для папы из наших домашних питомцев стал рыжий кот Кичиро (адресат уже моих стихов).
Повесть «Последний парад» (1978) – третья в сборнике. Ее герой Виктор отчасти напоминает капитана Каменского и в хорошем, и в плохом: прямотой и некоторой нечуткостью – и поглощенностью Делом. А еще в повести есть замечательный персонаж – Александр Иванович, «адмирал Шурик», адмирал-диетик в отставке, тоскующий по морю, и чудная сцена, когда, выпив со старыми товарищами, он поет песню «Последний парад наступает…»

Главная книга

Вот и подошло мое плавание по вехам папиной биографии к его главной, на мой взгляд, книге – «Под властью Его Величества». Она выдержала два издания – 1983 и 1990 года. В издание 1990 г. добавлены главы об участии Ростислава Титова в 1984 году в регате парусников на барке «Крузенштерн». Его Величество – это океан, папа очень любил океанское плавание. А может, даже Бог, кто знает. Мы с папой говорили об этом. Океан как Бог…
Мне кажется, что эта проза максимально близка к прозе его кумира – Виктора Конецкого. Как и большинство настоящих литераторов – и Светлан Семененко, и Иосиф Бродский, – отец не был зациклен на своей персоне и своём творчестве. Он любил литературу, а не себя в ней. Боготворил он прежде всего Конецкого (именно Виктор Викторович уговорил отца перейти окончательно на документальную прозу, папа приводит в книге его слова о том, что люди устали от выдумок, и что надо писать точно и честно о том, что есть, вести путевой дневник, не боясь признавать поражения и слабости). Виктор Конецкий, как известно, судьбой заплатил за профессию и известность: до старости он был одинок, детей у него не было, правда, с женой на склоне лет очень повезло. Татьяна Валентиновна Акулова-Конецкая и теперь активно занимается изданием книг мужа, ведет сайт его памяти (где, кстати, поместила материал в честь 90-летия моего отца).
Наверное, это досадно в житейском плане, но я люблю таких людей. Таким был Иосиф Бродский. Таков безмерно уважаемый мною диакон Андрей Кураев. И снова не могу не вспомнить Романа Николаевича из «Земли под ногами», который «порой всерьез радовался, что вот здорово ему подвезло: бессемейный, одинокий, ничто не отвлекает…»
Книгу «Прости, что я тебя убил» открывает эпиграф из Конецкого: «Впереди был океан, и темнота, и дальняя, и дальняя дорога». Последние слова дали название одному из сборников папиной прозы. Также за персонажем по прозвищу Мастер в книге «Под властью Его Величества» угадывается фигура Конецкого, а вот кто там прообраз Доцента, воплощающего прагматизм на грани цинизма, я, пожалуй, и не знаю: то ли сам папа, попытавшийся хотя бы в литературе сделать из себя прагматика и немедленно испытавший отвращение к этой идее, то ли кто-то, кого он реально знал и присвоил ему факты своей биографии.
Странно, но о книге «Под властью Его Величества» я меньше всего могу сказать, хотя именно ее хочу переиздать, и перечитать не спеша, подготовить к печати (делалась она во времена, когда не было компьютеров). Скажу только, что это мой любимый жанр, близкий к лирической поэзии – путевая проза, повествование внутренне мелодичное, неторопливое, длинное, как океанское плавание и (на мой взгляд) глубокое тоже, как море или океан. Чтение ее успокаивает, внушает светлую грусть и заставляет думать.
Отец писал, что когда тяжко и «невмочь пересилить беду», проза Конецкого помогает ему жить. Я очень надеюсь, что эта папина книга тоже кому-то поможет.

Перестройка

Девяностые годы для отца были сложными, как и для многих. «Поющей революции» он не принял. Тот факт, что граница «уехала» от нас, и стало проблемой съездить в любимые Москву и Питер, его огорчал. В 1992 году он перенес серьезную операцию, мы опасались за его жизнь, но все обошлось, более того: ему удалили часть желудка с язвой, и он больше не должен был соблюдать строгую диету. Последующие 20 лет жизни были ему подарены, думаю, еще и для того, чтобы написать очень важную для нашей семьи книгу о бабушке и дедушке. Судя по тому, что именно ее папа переиздал в канадском издательстве «Альтасфера» в 2012 году, для него она тоже много значила.
Отец продолжал писать и издаваться: в 1998 году вышла книга «И все-таки море…», в течение девяностых была закончена повесть «Хочу, чтоб все вы были живы!» (2000). А еще он стал помогать другим морякам писать и издавать свои воспоминания. Особо хочу отметить книги Льва Веселова («Капитанские тетради», «Поговорим за жизнь» и многое другое) и Юрия Рястаса. Обоих этих замечательных людей, увы, уже тоже нет с нами. Благодаря финансовой поддержке Веселова многие морские мемуары, а также альманахи, о которых будет рассказано ниже, и издавались.

С 1998 года отец был председателем правления Объединения русских литераторов Эстонии, эти обязанности он сложил с себя только в конце «нулевых». Дальнейший его статус на сайте «Сетевая словесность» обозначен скромно – «пенсионер».

Он воспитывал внучку Асю (родившуюся в 1996 г.), которой отдал много сил и внимания. Приведу отрывок ее воспоминаний о дедушке: «Дедушка всегда был для меня очень важным и интересным человеком. В детстве он часто со мной гулял и учил меня разным вещам. Например, мы с ним зачем-то выучили все возможные марки машин во дворе – аж от зубов отскакивало. И было весело. Сейчас уже всего не вспомнить, что он мне рассказывал. Качал меня на качелях и говорил со мной обо всяком. Он учил меня чтению, математике. Поддерживал мой интерес к рисованию и вообще всему на свете. … Говорил часто о своих мореходных путешествиях, показывал на глобусе, где был. Хотел меня в будущем хорошенько подучить географии, но как-то не сложилось.

В средней школе дедушка часто помогал мне с математикой (а я ему – с компьютерными делами и редактированием книг. Он прозвал меня компьютерным гением… хотя достаточно было быть обычным подростком).

Еще мы вели долгие и интересные беседы о разных серьёзных вещах, которые затягивались чуть ли не на часы. Годам к пятнадцати у меня проснулся интерес к науке, и он его радостно поддерживал. Мы обсуждали квантовую физику, историю, социальные проблемы, автоматизацию, будущее человечества. Одно из моих самых больших огорчений: так и не вышло закончить последний из этих разговоров. Надо было мне чаще заходить в гости, пока была возможность».

Когда Ася подросла, папе пришло в голову издать «Сказки папы и дочки» – то есть превратить явление «титгизовского» самиздата в полноценное печатное издание. И тут уже я отнеслась к затее скептически. Но прав оказался папа: книжка получилась, во многом благодаря концепции художницы Светы Алексеевой, которая нашла стиль даже в моих неумелых детских рисунках. И пятилетняя Ася участвовала как художник. Было очень весело втроем подписывать эту книгу всем, у кого были дети.
Книжка содержит два небольших «пророчества»: имя Аси в сказке «Хвастливый утенок» и рыжий кот на обложке, которого Света Алексеева изобразила очень похожим на нашего Кичиро, но Кичи появился позже, в 2008 г., а того, книжного, звали Васькой. А может быть, просто мне всегда нравились имя Ася и рыжие коты.
Дальше были: альманах «Уходим в море» (Таллинн, 2007, папа там один из пяти авторов), в который вошло эссе «Мир и число», и еще два выпуска альманаха – «Опять уходим в море» (Таллинн, 2008 и 2013). В альманахе 2008 года папа поместил книгу эссе «Вольные размышления». Предпоследние главы названы «Реальна ли душа?» и «У последнего порога» – с добросовестностью ученого папа исследовал интересную, по его мнению, тему. Я подбрасывала ему книжки вроде «Душа после смерти», но, к моему сожалению, к церковной вере папа так и не пришел. Хотя в бессмертие души скорее верил, об этом можно прочитать в его книгах – скажем, он размышляет, встретилась ли бабушка после смерти с дедом. Да и сами названия книг говорят о том, что тема жизни и смерти его волновала.
Потребность писать жила в папе всегда. В последней книге альманаха (2013 г.) имя Ростислава Титова уже в траурной рамочке, напечатан здесь тоже отрывок из книги «Под властью Его Величества», на этот раз о путешествии «Крузенштерна».
В 2010 году вышла еще книжка «И днем, и ночью, или жизнь воспоминаний и размышлений». Помимо дневниковых записей последних лет, она содержит немало выдержек из прошлых книг, так как для отца пришло время вспоминать.

И закончу я свой рассказ одной любимой цитатой: «5.09.63. Прощание с Таллином. Обелиск, Вышгород, тонкая полоска песка у «Русалки». В бинокль смотрю на берег, вижу улицы города, идут люди, едут автомобили, все подернуто дымкой, сероватой и прозрачной, и она делает все, что видишь, более нереальным, чем в любой сказке, кино или даже во сне. Теплоход развернулся и пошел, ребята перебежали с борта на корму, поближе к дому. Долго подшучивали друг над другом :»У Коли жена дома осталась, вот ей житуха!» и так же долго летели, держались за кормой таллинские чайки, а под утро,уже в море, их сменили другие, но казалось, что все те же…»

Стихи памяти отца

Лене Сабининой

Он теперь лёгкий – чайка, –
сказала подруга, – не плачь,
чтобы с ним повстречаться,
выйди и порыбачь,

или просто у моря
в летний день посиди.
Вот и не будет горя,
станет тепло в груди.

Да и в любое место
он прилетит теперь,
больше ему не тесно,
и никакая дверь,

и стена, и ограда –
не преграда ему.
А раскисать не надо,
а горевать – ни к чему.

Не унывай, подруга,
нужно – таков закон,
чтоб мы сходили с круга,
в море ушёл и он.

Жил человек красиво,
и сделал он всё, что мог.
Но никакою силой
не вызовешь за порог.

Воля Божья другая
сработала в этот раз,
странно оберегая
остающихся – нас…

15.09.2013