П.И. Филимонов. Чужая душа. Рец на книгу: Хамдам Закиров «Дословно» (Москва: Новое Литературное Обозрение, 2018)

В своей жизни я писал, если мне не изменяет память, два предисловия к книгам людей, которых я неплохо знал лично. А это – первая рецензия на книгу человека, которого я неплохо лично знаю. И если предисловие тебе заказывает сам автор, и оно априори, по законам жанра, должно быть комплиментарно, то с рецензиями же не так. Тут ты должен сжать в зубах эту антиэпилептическую ложку и написать всё как есть, всё как ты думаешь, всё, как ты чувствуешь об этом сборнике текстов. То есть, типа абстрагироваться от личности автора, от твоего с ним физического знакомства.
Начиная чтение сборника Хамдама Закирова «Дословно», я не думал, что это будет так легко. Я думал, что мне придётся как-то лавировать между моими личными ощущениями от Хамдама и ощущениями от его текстов, как-то увязывать их в одно и находить в текстах то, что я раньше видел в человеке.
Вообще ничего подобного. В ходе чтения я довольно быстро осознал, что я не знаю этого человека. Не в том смысле, что он там глубже, умнее, закрученнее и спиралевиднее, чем кажется в жизни. Не берусь сравнивать, он просто не такой. То есть, тот Хамдам, которого я чуть-чуть знаю в жизни, и Хамдам Закиров – автор текстов книги «Дословно» – это два разных человека. И это не хорошо и не плохо. И ни один из них не лучше и не загадочнее другого. Это медицинский факт. Что, наверное, доказывает одну бесспорную для меня теорию – биография автора, конечно, влияет на его тексты, но знание этой биографии читателем совсем не обязательно.
Тексты Хамдама о востоке, об Азии и пустынях я читал и раньше, и они как раз вполне вписывались в его биографию, в те её факты, в которые он (или наш small talk, не существенно) в своё время счёл нужным меня посвятить. Но такой пронизывающей ностальгии, такого увязывания всех этих согдийских просторов, всего этого непременного у Закирова Кавафиса, с его собственным детством в стране, которой уже трижды как нет (нет той Ферганы, нет того Узбекистана и нет того СССР), я никогда в них не ощущал. Возможно, конечно, дело здесь во мне, и я просто никогда прежде не концентрировался на этих текстах в такой степени. Всё возможно. Но если моя нынешняя концентрация заставила меня почувствовать эту странную ностальгию, эту страннейшую, невиданную мной ранее ностальгию, ностальгию, не подразумевающую возможности – даже мысленного, даже прустовско-мадленного – возвращения туда – я хочу так концентрироваться и дальше.
Далее. Раньше я по глупости своей думал, что в общем и целом, упрощая, Хамдам Закиров пишет исключительно об этом. О далёких и не всегда постижимых для европейца мирах, горячих самумах, свободе странствующего, ветре в лицо – и так далее. Что, опять-таки, не означает ничего плохого – у каждого из нас, в конце концов, есть своя превалирующая тема. Сборник «Дословно» показал мне, что и здесь я не всё знал. Или, как Джон Сноу, вовсе ничего. Тематика стихов Хамдама гораздо более разнообразна и широка. Он достаточно много пишет и про Финляндию, страну своего нынешнего пребывания (и биография при этом всё равно не важна). Пишет про отношения – чего я, непонятно почему, совсем от него не ожидал бы. Вот правда – чёрт его знает почему, в личном общении Хамдам Закиров казался мне таким умудрённым и рассудительным человеком, впитавшим в себя всю мудрость восточных пустынь и глинобитных строений, что никакие пустые западные рефлексические эмоции, думал я, даже не то, чтобы думал, а как-то ощущал подспудно внутри себя, были ему чужды. Конечно, всё оказалось не так. Я лишний раз убедился в ничтожности стереотипов, тем более, своих собственных. И одновременно в верности визуальных впечатлений в какой-то их части. Хамдам – молодой. Быть может, моложе меня, как по мироощущению, так и по взглядам на жизнь, культуру, общение. Тот факт, что он – на самом деле или в своих мысленных странствиях – не имеет в данном случае значения – прошёл полмира, не говорит ровным счётом ни о чём, всего лишь сворачиваясь в интересный парадокс творчества. Его можно было бы назвать Вечным Узбеком, если бы не а) насколько я понял из предисловия Сергея Завьялова, родной язык Хамдама – таджикский, б) слишком банальна добавочная аллюзия на Гребенщикова и в) тот самый библейский Агасфер не мог, помнится, как раз похвалиться ни цветом лица, ни гладкостью кожи, ни вообще сохранённой хоть в сколько-нибудь подобающем виде молодости.
Помимо всего прочего, Хамдам ещё пишет про то, как он пишет. И вот эта часть книги «Дословно» оказалась, к моему даже некоторому удивлению, мне ближе, чем остальные её части. Выглядит эта часть корпуса текстов Закирова как отчаянные попытки современного человека – которым Хамдам является в полной мере, несмотря на все самумы и тандыры – удержаться на грани между бешеным ритмом текущей жизни с её острой необходимостью успевать везде и всюду, укладываться в дедлайны, приобрести последний альбом любимой группы – да ещё и непременно на виниле, который, полагаю, ныне недёшев, а следовательно, требует некоторых финансовых вливаний, да и Хельсинки незаметно, но вырос в один из самых дорогих городов Европы, короче говоря – деньги нужно зарабатывать, крутиться как-то; и сохранением внутри себя, внутри своего личного пространства, внутри своего самого-самого ближнего круга той иллюзии мира культурных ценностей, мира глубоких размышлений о вечном и нерастраченных по пустякам эмоций, которая свойственна людям, до сих пор пишущим стихи, например.
Собственно, мы все пытаемся так жить. Все те, кто по каким-то совершенно непонятным для себя причинам в почти уже середине двадцать первого века в той или иной степени пытается заниматься одним из самых бесполезных, не имеющих никакой практической ценности как для человечества, так даже и для самих себя занятием, как поэзия.
Так что получается, что Хамдам Закиров – поэт для поэтов. В этой части своего творчества он как раз и задаётся вопросами – как правило, без ответов – о том, как совместить эти две ипостаси современной жизни, да и надо ли их вообще совмещать. А в других частях было крайне приятно узнавать неизведанные части знакомого лично человека, как нырять в подводную пещеру под давно облазанной скалой. Аналогия, конечно, так себе, потому что нырять в пещеры я вообще никогда бы не решился, а лазать по скале могла бы помешать боязнь высоты. Здесь же, открывая книгу Хамдама, я могу всё это проделать в своей голове и подивиться необузданной, дикой, как природа тех мест, откуда он родом, периодически сбивающей с ног и с толку, как песчаные бури, глубине этих текстов, их второму, третьему, четвёртому и пятому дну.
Даже на бесконечном свету пустыни чужая душа остаётся в тени. И это хорошо, иначе было бы скучно.