Эстонцы и русские

30.06.2005 Игорь Котюх. Эссе

В данном эссе мне хотелось бы поделиться своими наблюдениями об эстонцах и русских – наиболее распространённых народах Эстонии. Прежде, чем приступить к делу, расскажу немного о себе. Я – русский литератор, родившийся и проживающий в Эстонии. Моя семья имеет, по большей части, славянские корни. Мама жила раньше на севере Украины, в Черниговской области. Её отец был украинцем, а мать белорусской. Вместе со своими двумя братьями она ходила в начальную сельскую школу, после чего продолжила образование в городе. Там она жила в интернате и общалась со сверстниками на родном украинском и русском языках. Надо сказать, в крупных украинских городах эти два языка являются более-менее равноправными, в то время как в традиционно консервативной деревне преобладает украинский язык. То есть, можно сказать, моя мама знакома с двуязычием не понаслышке.

С отцом – другая история. И он родился-вырос вдали от фабричных труб, но не в деревне, а на хуторе – на юго-востоке Эстонии, недалеко от российской границы. Впрочем, в те времена границы были условными и граждане 15 братских республик могли свободно перемещаться внутри СССР. Благодаря этому, мой дед, украинец по происхождению, остался после армии служить сверхсрочно в Эстонии, где познакомился с моей бабушкой, полурусской-полуэстонкой. А их сын, отслужив в армии, наоборот, отправился на Украину, где встретил милую девушку с карими глазами и добрым сердцем, и… влюбился. Ещё несколько поездок, и молодые люди решили вступить в брак. Какое-то время они пожили на Украине, а потом махнули в Эстонию – считавшуюся самой культурной республикой Союза, почти «европой».

Через три года в молодой семье появился первый из двух сыновей, автор настоящего эссе. Хотя моя мама скучала по дому, ей нравилось жить в новом месте. Отец всячески помогал ей адаптироваться к местным условиям, по первости был и за гида, и за переводчика. Конечно, Украина совсем другая, чем Эстония. Всё другое. На Украине много русых и черноволосых людей, а в Эстонии, шатены и светловолосые. На Украине много плодородной земли, а здесь почва каменистая и глинистая. На Украине можно заходить в гости без стука, а здесь о каждой встрече нужно договариваться заранее. Даже песни – украинцы и эстонцы очень любят петь – и те другие. Не лучше, и не хуже, просто поют по-разному. Весёлые украинские песни настолько заводные, что невозможно усидеть на месте, ноги сами пускаются в пляс. Аналогичные эстонские песни в лучшем случае поощрят хлопнуть в ладоши. Если говорить о лирике – от украинских песен щемит в груди и слёзы наворачиваются на глаза, а эстонские, с их бесконечными заунывными рефренами, вводят в транс.

Отдельно стоит сказать о языке. На родном для моего отца юго-востоке Эстонии распространены различные диалекты эстонского, по которым местные определяют «своих» и «чужих». Причём, в роли «чужого» может оказаться не только носитель русского языка, но и эстонский турист из Таллинна. Произношение, грамматика, да и многие слова на севере и юге Эстонии выглядят иначе. Если нормированный эстонский язык называет собаку словом «koer», на юге Эстонии это же существо обозначают лексемой «peni». Русскому человеку практически невозможно научиться говорить на эстонском без акцента. Один только звук «ы» чего стоит! Кто произнесёт с разбега нехитрую комбинацию из букв «ы-у-н», может гордиться тем, что знает, как спросить яблоко по-эстонски. Главное, чтобы «ы» звучало чисто! Вся хитрость в том, что русское «ы» произносится с лёгким оттенком «и», в то время как на эстонском «ы» звучит ниже, с оттенком «э».

Но самая большая беда для русского человека – долготы в эстонском языке. Конечно, их не так много, как в китайском, но достаточно для того, чтобы приуныть. Эти три долготы могут в некоторых случаях подсказать эстонцу падеж, форму и значение слова. Например, в зависимости от того, как прочитаешь слово «toote», может получиться глагол «принесёте» или существительное «товар» (в родительном падеже, «цена товара»).

Разумеется, посторонний человек далёк от подобных языковых нюансов. Мой отец, если переходит на эстонский, говорит на диалекте. А мама, чтобы не путать всё вместе, признаёт только «настоящий» эстонский язык – тот, который звучит на радио и телевидении.

Я всё время жил недалеко от того места, где прошло детство моего отца, в зелёном и уютном городке Выру. В советское время здесь была военная база и посёлок для сверхсрочников. Кроме того, живописный Выру с его хуторской системой прославился как аграрный район Эстонии, а также родина Фр.-Р.Крейцвальда, одного из лидеров национального движения и составителя народного эпоса «Калевипоег». Высокое искусство, сельское хозяйство, милитарная эстетика, два эстонских и русский языки составляли гремучую смесь, которую полагалось принять и усвоить.

Первым и единственным языком в нашей семье был русский. Соответственно мы с моим младшим братом воспитывались на русской литературе и ходили в русскую школу. В то же время, во дворе мы общались только с эстонскими ровесниками – поскольку у нас была «невоенная» семья и мы жили в центре города. Отец работал в разное время водителем – в торговой организации, на стройке и льнокомбинате, мама шила шлемы и обувь на местной фабрике. Получалось, утром и днём мы с братом находились в русскоязычной среде, а после обеда гоняли футбол с друзьями-эстонцами. Я никогда не выполнял домашние задания по эстонскому языку, так как не видел причины учить эстонский. Что тут учить, когда всё и так понятно? Русский и эстонский языки были для меня гармоничным целым.

В первый раз я задумался о том, что на самом деле это редкость, где-то в 12-13 лет, когда загремел с какой-то болезнью в больницу. Вернее, это была не болезнь, а подозрение на болезнь. У меня болел живот и мама настояла на обследовании. Помню эти несколько дней в больнице: как я подружился с медсёстрами, как помогал им кормить малышей, как ходил в больничную библиотеку за книжками, как завёл кучу друзей в разных палатах. С утра до вечера я общался только на эстонском. Когда меня выписали из больницы, мы с отцом и мамой пошли на прогулку в город. Конец мая, роскошная погода, у всех приподнятое настроение. Отец был очень разговорчив, шутил, задавал всякие хитрые вопросы. На один из них я по инерции ответил по-эстонски. Отец удивился и решил меня поддержать, перейдя на «свой» эстонский – южный диалект (который с восстановлением страной независимости обретёт почётный статус выруского «языка».) Теперь настал мой черёд удивиться – это же не эстонский язык! Мама слушала наш спор и смеялась.

Тогда же я задался целью овладеть «истинным» эстонским, без примесей, понятным в любом уголке Эстонии, с которым не стыдно показаться в Тарту или Таллинне. Со временем это желание усилилось, особенно, когда я обнаружил у себя тягу «написать что-то, что ещё не было написано». Меня всегда интересовали книги и чтение. Если книга была увлекательной, мне становилось жаль, когда я дочитывал её до конца – одним открытием становилось меньше. Если чтение было скучным – шёл на принцип: кто-то смог это написать, тем более, я смогу это прочитать. Ведь читать гораздо легче, чем писать – даже чисто физически.

Я читал, в основном, книги на русском языке. Поскольку мама была дружна с продавщицей из книжного магазина, у нас в семье было много хороших и редких для тех перестроечных лет книг. Это «Дети Арбата» А.Рыбакова и «Пётр Первый» А.Толстого, «Спартак» Р.Джованьоли и «Жерминаль» Э.Золя, а ещё А.Кристи, М.Зощенко, И.Шоу, М.Твен, Д.Лондон, О.Бальзак, Ш.Бронте, В.Гюго, Д.Дефо, А.Дюма, М.Шолохов. Отец заслушивался В.Высоцким, и это тоже оставило свой след в памяти ребёнка.

Из эстонской литературы навсегда полюбились «Накситралли» Эно Рауда (в блестящем переводе Лео Вайно), позволю себе процитировать начало из этой необыкновенно трогательной и доброй книжки, которую невозможно читать без улыбки:

Однажды у киоска с мороженым случайно встретились трое накситраллей: Моховая Борода, Полботинка и Муфта. Все они были такого маленького роста, что мороженщица приняла их поначалу за гномов.
Были у каждого из них и другие занятные черточки. У Моховой Бороды — борода из мягкого мха, в которой росли хоть и прошлогодние, но все равно прекрасные ягоды брусники. Полботинка был обут в ботинки с обрезанными носами: так удобнее шевелить пальцами. А Муфта вместо обычной одежды носил толстую муфту, из которой торчали только макушка и пятки.

Не меньшее впечатление – правда, абсолютно противоположного толка – произвела тоненькая книжица с массивными фигурами на иллюстрациях Юри Аррака про мифических великанов. Издание чёрного цвета, а великаны нарисованы с горящими головами и конечностями. Страшная книга, брр…

В школьные годы зачитывался повестями О.Лутса, умевшего сентиментально и с юмором описать жизнь в эстонском селе начала прошлого века; и «морскими» дневниками Ю.Смуула, благодаря которым можно было побывать в антарктической экспедиции или в Японском море.

По окончании школы перепробовал множество профессий. Поскольку к тому времени – середина 90-х – русские военные покинули Эстонию, Выру стал совсем «эстонским» городом. Работая строителем и трубочистом, дворником и огородником, я узнал много новых слов и выражений. Впоследствии это пригодилось, когда мне предложили сотрудничать с местной эстонской газетой. Я обрадовался, но очень скоро и огорчился, видя, как мои статьи правил редактор – каждый принесённый материал был усеян поправками, сделанными красной пастой. Иногда я заходил в редакцию вечером и извинялся перед редактором за безграмотность. А в ответ слышал – твоё дело добывать новости, моё, править.

Чего я только ни делал, чтобы писать «чище»! Дотошно сравнивал собственноручно написанные материалы с напечатанными в газете. Сверял окончания, порядок слов, пытался понять логику языка. Перед тем, как отнести статью в редакцию, звонил или заходил к кому-нибудь из знакомых эстонцев, чтобы вместе проверить ошибки. Эстонский язык стал для меня некой «навязчивой идеей», я вступил в спор и не хотел сдаваться.

Тем временем, мне открывались всё новые стороны языка – я отучился на курсах секретаря-делопроизводителя, а также один семестр в местном техникуме на специальности «энергетика». В первом случае мне пришлось сильно постараться, чтобы печатать столько-то знаков в минуту – латиницей, а в техникуме «бодаться» с технической терминологией – опять же, на эстонском.

К этому добавились первые опыты перевода эстонской поэзии – эгофутуриста Х.Виснапуу, для которого музыка в стихотворении была превыше формы; В.Луйк, ведущей представительнице легендарного поколения шестидесятников; Д.Каревой, воспевавшей романтическую любовь и обращающейся к общечеловеческим истинам в сборниках 1980-х годов. Речь идёт именно об «опытах», так как это были посредственные переводы, которые помогли мне, прежде всего, духовно и эмоционально, и только потом технически. Всё больше и больше я чувствовал, что мне одинаково интересно то, что связано с русской и эстонской культурой и традициями. Россия подкупала широтами и богатством выбора, Эстония, лаконичностью.

Я очень долго не понимал русской поэзии – вплоть до окончания школы. Маяковский мне был интереснее Пушкина – потому что Маяковский «ершистый», а Пушкин, «причёсанный». «Классический» означало для меня «правильный», и мне казалось, что идеальные столбики «сжирали» 90% мысли поэта. Вот почему Маяковский был мне ближе Пушкина. И, наверное, по этой же причине я сразу полюбил Блока – так как символизм позволял «дорисовывать» то, что оставалось за точкой или многоточиями.

Эстонскую поэзию принял безоговорочно. Возможно, потому, что начал её читать не по указке учителя, а самостоятельно, и притом, имея за плечами преодолённый опыт понимания русской поэзии. «Младоэстонцев» я обозначил для себя золотым временем эстонской литературы, а шестидесятников, соответственно, «серебряным». Всё как в русской литературе – только эстонская словесность вместила 300 «русских» лет в один 20 век.

Конечно, это очень примитивные рассуждения, но так я и думал перед поступлением в Тартуский университет на отделение… эстонской филологии. Именно это сравнение побудило меня вникнуть глубже в историю обеих литератур. Получалось бесконечное рефлексирование, которое продолжается до сих пор. А ведь литература, это ещё и образ мышления, то есть волей-неволей имеешь дело с контрастивным психоанализом. Дальше следует желание пристать к тому или иному берегу, определиться по этнокультурной линии, найти родственников «по духу». И что получается? Получается «шведский стол». Хочется совместить российскую щедрость духа и эстонскую выдержку.

Здесь можно задать вопрос: неужели в России мало вежливых людей или в Эстонии гостеприимных хозяев? Конечно, достаточно – и тех, и других. Однако русский человек всё равно будет русским, а эстонец, эстонцем. Они будут отличаться.

Это является для меня самым большим открытием и самой большой загадкой. Так же как в детстве я думал о домашних животных, а сейчас о взаимоотношениях полов. Коты и кошки у меня ассоциируются с нежностью, а собаки, с верностью. Как тут быть? Без нежности и цветок увянет, а без верности нет дружбы. Можно ли всех людей разделить по признаку любви к собакам или кошкам? Ответа не знаю и сейчас, в свои неполные 27.

То же самое можно сказать о взаимоотношениях полов. Почему одни – мужчины, а другие – женщины? Разница обусловлена только физиологическим строением тех и других, либо мы абсолютно разные? Если «нет», то почему между этими двумя так много разногласий? Если «да», то почему нас так тянет друг к другу?

Задаюсь уже давно
праздным, в общем-то, вопросом:
греческим, еврейским носом
попугай клюёт зерно?

(Борис Балясный, «Дискурсное»)

Проще будет ответить так: мы одновременно одинаковые и разные. Мы – это нежность и верность, мужчины и женщины, эстонцы и русские.

И всё-таки, человека больше интересуют отличия – иначе, и не было бы споров. Константа не нуждается в доказательствах, а отличия взывают к аргументам. Учась пять лет в университете, общаясь с ребятами разных специальностей, постоянно встречаясь с эстонскими и русскими литераторами, путешествуя автостопом по всей Эстонии, работая несколько лет на русскоязычной радиостанции, просматривая ежедневно всю прессу на эстонском и русском языках, можно обнаружить, что эстонцы и русские делают вместе, но по-разному.

Молодёжь активно эксплуатирует Интернет, в том числе услуги общения в режиме «онлайн». Вот только эстонцы предпочитают пользоваться службой MSN, а русские больше привыкли к «аське». Как-то я решил пожурить своего редактора эстонских текстов:

– Что-то тебя давно за компьютером не было видно!

А она в ответ:

– Как так, я каждый день в сети, в MSN-е.

Мы бы так и не встретились, если бы Кятлин не заходила иногда в «аську». Но её можно понять – все друзья сидят в MSN-е, а в «аське» в списке собеседников «одни русаки», как однажды пожаловалась она.

И ещё. Эстонцы обожают русскую музыку! Я помню время, когда эстонские подростки переписывали друг у друга раскрученные хиты таких групп как «Руки вверх», «Демо» и «Вирус» – когда эта музыка была популярна в России. Среднее поколение слушает с удовольствием новые продукты русского рока: «Земфиру», «Би-2», «Сплин». Удивительное дело! Сколько раз было – голосуешь на дороге, тебя подбирает джип невероятно-последней модели, а в салоне звучит какая-нибудь красивая русская рок-баллада. Водитель, уловив во время диалога акцент, уточняет: «Русский?» После чего немедленно следует просьба рассказать, о чём эта песня, а потом, следующая – и так весь альбом.

Обратных примеров гораздо меньше. Местные русские не воспринимают всерьёз, тех же эстонских рокеров, хотя существует немало любопытных музыкальных проектов данного направления – и не только на эстонском языке. Очевидно, здесь имеет место менталитет русской «великодержавности», a-la «в одной Москве живёт в 10 раз больше людей, чем во всей Эстонии». Конечно, статистика впечатляет, но и тут, и там можно сочинять музыку и стихи. К тому же всегда можно возразить известным «главное не количество», но что это изменит?

Я очень редко бываю в России, и каждый раз, уезжая оттуда, думаю, что, возможно, больше никогда не вернусь. А ведь это крайне интересно – «эстонский русский» встречается с «русскими русскими». Опять же, когда это происходит, любопытно анализировать отличия: сравнивать язык, поведение, мышление. Я знаю, что есть много людей, которым это всё «до лампочки». И всё-таки…

Самый «неудобный» для меня вопрос, когда я возвращаюсь, скажем, из Москвы – «А ты хотел бы там жить?» У меня нет ответа на этот вопрос. Но во время одной из поездок я подумал, что было бы в какой-то степени полезно пожить в России, хотя бы год. А пришёл я к этому выводу, когда возвращался с Форума молодых писателей России. Мы вошли в метро вместе с Димой Новиковым и другими петрозаводскими ребятами и собирались ехать на вокзал. Обшарпанный пол подземки, разбитые светильники вдоль эскалатора, мусор на платформе, сквозняки… Казалось, всюду следует навести порядок. А в Эстонии иначе – цивилизация… Вот и разница. В одном месте нужно создавать порядок, а в другом, поддерживать. Если писатель признаёт себя творцом слова, то почему бы ему не быть и «творцом порядка»?

В России бардак оправдывают наличием свободного пространства. Говоря просто: если здесь что-то не получилось, можно оставить как есть, и попытаться сделать в другом месте лучше. Места ведь навалом! С другой стороны, если речь заходит о приграничных территориях, например, в Псковской области – готовы биться за каждый сантиметр земли!

Получается, если обладание властью тестирует расположенность людей к эгоизму, тогда обилие пространства делит их на ленивых и усердных. Может, поэтому многим гражданам претит мысль о вечной жизни?

А ещё меня удивляет, когда собеседник рассматривает мои попытки самоопределения как некую проблему. Никакая это не проблема! Это всего лишь один из вопросов, с которым следует разобраться лично, найти приемлемый для себя ответ. Подобных тем очень и очень много. Мне кажется, от их количества зависит, насколько интересно человеку быть наедине с собой. Иногда в городе или магазине я могу случайно не заметить знакомого – настолько увлечён обдумыванием какого-нибудь вопроса. Взять, к примеру, связь времён и литературу.

Георгий Иванов называл свои стихотворения «кусочками вечности». Подобное отношение к художественному слову в определённой степени дисциплинировало автора – он сознательно работал для потомков. Логично, что с этой целью он должен был жертвовать прижизненной славой, а соответственно, и соглашаться на скромные заработки. Это, в свою очередь, оказывало воздействие на ежедневный рацион писателя, Г.Иванов был вынужден недоедать. А здесь прямая связь с физическим и душевным здоровьем, этим можно объяснить частые немощи писателя, пьянство и скандалы, которые он учинял, начиная с семьи, и заканчивая друзьями и коллегами по писательскому цеху. Работая в интересах будущего, Г.Иванов был обречён в настоящем.

Есть и другие, заставляющие задуматься, примеры: преуспевающие романисты или купающиеся в лучах славы поэты-новаторы. Снова и снова возникают споры о том, насколько эпатаж – не только лексический и стилистический, но и «структурный» – оправдан с точки зрения теории литературы. Обычно, про авторов данного направления говорят: раньше получалось интересно, а последние книги оставляют желать лучшего. Так в России отзываются о творчестве Т.Кибирова и Л.Рубинштейна, а в Эстонии о С.Кивисилднике. Очень часто подобные оценки необъективны, просто всё новое, когда-то становится привычным и ожидаемым. Однажды я обсуждал эту тему с эстонским поэтом Ааре Пильвом. Он сказал, что «невозможно каждый день совершать революцию». И с этим можно согласиться. Получается, актуальные «на сегодня» авторы в действительности выполняют чёрную работу: продемонстрировали новое отношение к тексту, несколько фокусов, и ушли со сцены…

Чей подход более благородный, честный и человечный – авторов, придерживающихся концепции Г.Иванова или тех, кто жаждет славы «здесь и сейчас»?

И подобные вопросы подстерегают на каждом шагу. Вот некоторые из них: как семейный человек может совмещать зависимость и независимость от брачного спутника? Почему в сутках именно 24 часа, и это число нельзя менять по своему усмотрению? Почему скупой (читай: бедный) платит дважды за одну вещь, а богатые часто жалуются на неудачу? Почему политику «правых» принято считать прогрессивной, а страны с развитой экономикой находятся на карте мира слева? И так – до бесконечности…

Питерская художница Вероника Махтина однажды возразила мне, объяснив мои размышления тем, что я изначально «приграничный» человек. Я сказал, что Питер не менее приграничный город, чем Выру или Тарту. То же самое относится к другим крупным городам России – Москве или Екатеринбургу. «Конечно, – воскликнула Вероника, – такие города назвал! Лучше искать примеры за Уральским хребтом, среди сибиряков». Но и там тоже «приграничное» общество! Как только ненец из фольклорного ансамбля начинает извлекать музыку на синтезаторе или включает телевизор – в этот самый миг он становится «приграничным» жителем. Можно сказать, всё современное общество является «приграничным», и граница проходит буквально через каждого человека – до тех пор, пока существует выбор – выбор между традициями и новшествами, модой и классикой, натуральными продуктами и химией, городом и деревней, родным и неродным языком, коррупцией и честностью, семьёй и работой… Чем больше таких связей, тем больше у каждого отдельного человека свободы и самостоятельности. Интеллигентный человек умеет аргументировать свой выбор, а не живёт просто «по течению», принимая догму за истину.

То же самое относится и к русским в Эстонии. Если в некоторых вопросах необходимо принять жёсткую позицию (выбор между «да» и «нет», «чёрным» и «белым»), то в данном случае мне представляется уместным поиск «золотой» середины между двумя народами. Поэтому меня всегда настораживала приставка «русский» в названии некоторых общественных и политических организаций Эстонии, как будто подчёркивающая уникальность и превосходство одного народа над другим. Если, скажем, название газеты выведено кириллицей – и так понятно, что это русская газета, а не эстонская. И потом – зачем обосабливаться? Эстонцы всегда интересовались местной русской и соседней, российской, культурой. Делали они это под давлением или добровольно – тема, не имеющая отношения к настоящему эссе.

В общем, повторюсь, я убеждён в том, что в межнациональных и -культурных отношениях «двухцветный» взгляд просто недопустим. Это значит, что помимо традиционного поиска «союзников» – среди эстонцев или россиян – русские в Эстонии могли бы разработать и сформулировать систему взглядов об особенностях собственного положения. Среднее поколение эмигрантов успело за 20-25 лет пребывания в Эстонии освоиться и привыкнуть к местным реалиям. Они могут не знать эстонского языка, но калькировать эстонский синтаксис и употреблять в разговорной речи некоторые эстонские слова, вроде: «цена с кяйбемаксом» (цена, включающая НСО), «около каубамая» (то есть, «универмага»), «хелькур» (т.е. «отражатель»). Тем более, это относится к поколению, родившемуся в Эстонии, с самого начала соприкасавшегося с культурой и обычаями эстонцев. Я принадлежу к этому поколению.

Когда весной 2003 года у меня с друзьями-переводчиками появилась возможность основать первое в Тарту литературное объединение молодых русских литераторов, нам удалось уйти от приставки «русский», дав название на двух языках: «Tuulelohe – Воздушный змей». Благодаря этому, мы заявили о себе ещё и как первое двуязычное лито Эстонии. Вроде бы, вполне простое решение, но как хорошо оно было воспринято в эстонских и русских литературных кругах страны. Эстонские журналисты обращались к нам по первой половинке названия, а русским было удобно произносить «воздушный змей». Именно так это и было задумано.

Причислять себя к эстонцам – родной язык русский.
Причислять себя к русским – не тот темперамент.
Называться европейцем – привилегия избранных.
Гражданином мира – слишком абстрактно.

Остаётся быть просто человеком.
Но поймут ли?

(Игорь Котюх, «Попытка идентификации»)

Во вступлении к моему первому сборнику стихов проживающий в Таллинне поэт и переводчик Борис Балясный написал в числе прочего следующее: «Запутавшись в попытке классифицировать этого автора по культурно-языковой принадлежности, можно было бы пошутить, что он самый эстонский из русских и самый русский из эстонских писателей».

Кто-то, может, подумает, значит нет у человека чувства родины, «ни рыба – ни мясо». В том и дело, что феномен «приграничья» невозможно заключить в одно предложение или формулу. Это явление-осьминог, полное противоречий, но имеющее свою собственную фактуру, эстетику, миропонимание. Выражаясь общими категориями, можно сказать, приграничье в культуре служит на благо ДВУХ культур. И если это так, эстонские журналы могли бы наравне с публикациями европейской литературы отводить место под переводы В.Аксёнова, В.Маканина, Ф.Искандера, В.Павловой, Б.Кенжеева, Г.Русакова, М.Амелина, а российские издательства перенимать опыт корректного ведения дел у эстонских партнёров.

«А напоследок я скажу…» Приграничье не терпит стереотипов. Эстонцы и русские, безусловно, имеют разный менталитет, потому что каждый народ породила своя история. А смеяться над историей настолько же нелепо, как пытаться выяснить, почему у человека два уха и только один рот. Хотя, говорят, и это имеет своё значение – в том числе для этих наших рассуждений о коммуникации эстонцев и русских, как и вообще, любых других народов и культур.

2-12.02.2005, Тарту