Антон Нестеров (стихи) / Ирина Гурова (рисунки). Февральское солнце, фальшивый циан

***
Поцелуи и аэропорты:
почему бы и нет, мой ангел,
вернее – почему бы и да?
Утренняя выстуженность, пустота
терминалов, вполне безлюдных, –
сродни
операционной, где
ампутация
пройдет почти безболезненно:
только инверсионный след,
в памяти,
только след,
легким шрамом
в пустом
небе.
Почему бы и нет,
мой ангел?

 

 

 

 

 

 

***

Дождь не смывает –
скорей, наматывается,
как звук на катушку
магнитофона:
подставь лицо
этой музыке,
запрокинь –
видишь – небо?
Пусть даже нечетко –
не все ль равно:
в ненастье
легче переходить границу.

 

 

 

 

 

 

Джонни Гриффин в Москве

…И они сыграют про Wind Machine
во всю мощь своих дудок –
покуда старик на сцене
не находит себе места:
далеко за 70 и, может быть, даже пьян,
но он не про это;
Один на один
со своим саксофоном,
с залом,
с памятью,
а там – только ветер, и темно,
там все погасили свет и ушли
и ему больше не с кем играть:
он остался за стойкою бара –
он плохо видит,
теперь – только наощупь:
теплое дерево стойки, стакан…
Пальцы пробегают –
дальше, по клапанам саксофона
дальше –
и ты ощущаешь тепло,
огни, и здесь накурено и
запах твоих волос,
и мы все так нужны друг другу,
мы нужны…
А потом –
улица – город,
автобус,
дверь открыта, сквозит холодом,
– огни фонарей,
как блики на раструбе саксофона,
и снег:
падать долго и медленно,
покуда тебя не засыпет
февраль.

 

 

 

 

 

 

ЗАПАХИ

1
На повороте от лета к безумию
остановить машину и выйти в сухой ковыль,
(или как его там…)
– в горячий запах надсадного солнца,
– по колено в стрекот кузнечиков,
выйти
и стоять, в желтой ломкой траве,
покуда в памяти
не останется ничего:
ни голосов, ни лиц,
ничего,
кроме
этой
звенящей ноты.

 

 

 

 

 

 

3
Вытираешь руки тряпкой:
– На сегодня всё.
Твои ладони:
по ним можно читать,
что ты сегодня рисовала.
Скипидар –
работа закончена, день удался.
Сладковатая пыль – это кобальт,
твой излюбленный фон:
не небо, не море, не воздух,
но то, в чем мы движемся.
Память об аптеке и школе: белила, –
особенно много, чтобы разбавить
это февральское солнце, фальшивый циан.
Простой и надежный запах влажной глины:
охра – возможность стоять на земле.
И вот это… Краплак…? Досада? Каприз?
Вон тот чуть изломанный контур?

 

 

 

 

 

 

4
Кто вернёт
этот влажный, чуть сладковатый
запах снега в московских двориках,
оставшийся лишь
на одной картине Зверева,
которую всегда хотелось украсть…

 

 

 

 

 

 

 

L’Heure des traces
(Painted plaster, wood and steel
object: 686 x 362 x 286 mm
sculpture)

Памяти Марины Георгадзе

Бранкузи –
или Джакометти?
Та – почти подвижная модель времени,
которую вспоминаешь за полночь,
и вдруг понимаешь
кто её сделал… не помню…
и где это было – провал:
в Метрополитен? в Тейт?
с кем?
Не перебежишь дорогу, не проверишь:
вот она, на подставке, с косой, под стеклом,
ярлычок, подпись – а значит,
безопасна – и не про тебя.

 

 

 

 

 

 

***
Сны – это мосты, по которым мы переходим
из одного межсезонья нашей жизни в другое.
Или – створки почтового ящика наших желаний:
кто-то бросает туда сообщения из прошлого в будущее…
Состоящие из картинок: от нежности и до утрат,
из каталога оттенков несогласия с нашей жизнью,
из сотен частных припоминаний и предзабываний,
из того, что забыть бы рад, из того, откуда бы вырваться, да не дано,
они подобны рекам, и ни в один сон нельзя войти дважды,
а если можно, то просмотр двух одинаковых снов за ночь обдает нас кошмаром,
ибо нарушает саму векторность мира,
сонным своим существованием обрекая нас на возможность
воздаяния, Посмертного Суда,
отдавая во власть добра и зла, мук больной совести, и проч.
Сны подобны рисункам, что сделаны твердым и мягким карандашом.
Невнятный набросок твердым – и четкий, с нажимом прописанный рисунок – мягким, стертые резинкой рассудка и дневных впечатлений,
они уравновешиваются в правах,
ибо на месте явного сообщения остается неопределенное грязноватое пятно,
вызывающее маниакальное желание вернуть бумаге первозданную чистоту,
вновь сделать наше сознание tabula rasa –
и ластик жизни идет в ход дальше,
пока лист бумаги не протрется до дыр и не образуется лакуна в памяти,
перерыв непрерывности:
вымороченность созданий, забывающих собственные сновидения,
в которых будущее, неодолимое, как полчища Аттилы,
загодя предупреждает нас о своем приближении,
мы же,
не смея вынести их гуннского взгляда, закрываем глаза –
но совершая этот побег, мы только ускоряем развязку –
бесполезную капитуляцию перед наступлением завтра…

 

 

 

 

 

 

***
а потом
в памяти остается
облако или тень дома:
хорошо, если обрывок фразы,
чаще же – просто голос –
голос без слов,
как ветер:
вдоль-по берегу,
там,
высоко в кронах

 

 

 

 

 

 

 

 

Иллюстрации – Ирина Гурова