Маруся Климова: писатель в своих книгах говорит только о себе и своем времени

27-37 мая в Таллинне проходил 7-й международный литературный фестиваль HeadRead, одним из многочисленных гостей которого была российская писательница Маруся Климова. В конце 2014 года в эстонском переводе вышел ее роман «Голубая кровь», который мгновенно стал популярен среди читателей и привлек внимание критиков. В преддверии фестиваля переводчица книги Илона Мартсон взяла интервью у Маруси Климовой для эстонского ежемесячного издания Keskus. С позволения интервьюера «Новые облака» републикуют эту беседу по-русски. Вспомогательные ссылки: (1) Литературный фестиваль HeadRead, (2) эссе Андрея Иванова о творчестве Маруси Климовой.

Маруся Климова. Фото из архива автора.

Илона Мартсон: В конце «Голубой крови» стоит дата написания – май 1991. года. С какими ощущениями вы лично сейчас, почти 25 лет спустя, относитесь к этому времени?

Маруся Климова: Да, это как раз был год крушения СССР. Однако мой роман был завершен за несколько месяцев до этого эпохального события, то есть в самом конце так называемой Перестройки. Тогда будущее было еще совсем неясным, хотя вокруг, в жизни общества и в быту, накопилось уже достаточно много энергии, которая вскоре и выплеснулась наружу подобно тому, как это происходит, когда вылетает пробка из бутылки шампанского, например. С этой точки зрения «Голубая кровь», наверное, является не столько книгой, вобравшей в себя какие-то свежие веянья нового времени, а, скорее, последней книгой, порожденной советской эпохой.
Весь смысл советского устройства общества заключался, на мой взгляд, вовсе не в коммунистической идеологии или же построении идеального общества будущего, а в нескончаемой борьбе, прежде всего, именно с жизнью, которая проявлялась в бесконечных цепляниях к разного рода мелочам, музыке, прическам, танцам, одежде, случайно оброненным словам, рисункам, шуткам и т.п. В такой войне у людей, которые ее ведут, нет конкретных целей или же противников, устранив которых, можно было бы получить удовлетворение и праздновать победу. Поэтому, думаю, не будет особым преувеличением сказать, что Советский Союз изначально был обречен.
Многое в России пытаются сделать сегодня из 90-х годов нечто ужасное, и даже используют то время в качестве своего рода пугала, которое должно всех устрашать. Однако лично я никогда не оценивала окружающую меня действительность по уровню комфорта, а скорее как плохие или хорошие стихи, если так можно выразиться. Я родилась в номенклатурной семье, и каких-то особых проблем на бытовом уровне у меня в детстве не было, как не было в дальнейшем проблем с образованием, работой и перспективой сделать успешную карьеру. Однако вскоре после окончания университета я уничтожила свой диплом и на достаточно длительное время погрузилась в мир куда менее благоустроенный, чем тот, в котором привыкла жить ранее. И такой шаг был для меня скорее бегством от благополучия, а еще в большей степени − от инфантильной советской культуры, ото всех этих навязчивых идей добра, любви к людям, гипертрофированной духовности, коллективизма, исторического оптимизма, бардовских песен, журнала «Юность» и т.п. Не буду утверждать, что отправившись в свое «путешествие на край ночи» и оказавшись в результате фактически на самом дне социума, когда я была вынуждена зарабатывать себе на жизнь в качестве санитарки и уборщицы, я действовала абсолютно осознанно, но где-то на бессознательном уровне в образе жизни советских обывателей, да и интеллигенции тоже, мне как раз больше всего не хватало тогда трагизма и одиночества. То есть именно тех качеств, которые ныне считаются чуть ли не самыми характерными для начала 90-х годов в России.
Так что, на мой взгляд, ничего особенного 25 лет назад в России не происходило. Просто все стало развиваться более-менее в соответствии с законами природы, и загнанная в течение нескольких десятилетий глубоко в подполье реальная жизнь потихоньку начала брать свое.

Расскажите пожалуйста, как родился ваш псевдоним – Маруся Климова? Существовал ли он до написания «Голубой крови»?

Фактически «Голубая кровь» стала первой книгой, где я поставила это имя. Не знаю, как в Эстонии, но в России сегодня трудно найти человека, не знающего, что так зовут героиню песни, которую сейчас достаточно часто стали называть чуть ли не гимном всего воровского мира. Правда, в СССР, то есть в тот момент, когда я взяла себя такой псевдоним, она имела, конечно, куда более камерное звучание. И если бы я могла себе тогда хотя бы представить, что через какое-то время эту песню начнут свободно исполнять по радио, в маршрутках, появится интернет, где этот персонаж тоже начнет постоянно мелькать перед глазами, то я, наверное, выбрала бы себе какое-нибудь другое имя. Поскольку оно не имеет для меня никакого особого значения, и я взяла его себе чисто случайно, просто в шутку, но, тем не менее, в дальнейшем мне несколько раз пришлось столкнуться из-за него с определенными проблемами: и во время, когда я занималась журналистикой, и на всякого рода официальных мероприятиях до сих порой иногда возникают затруднения, когда нужно меня представить публике, а одно издательство даже как-то отказалось публиковать перевод, подписанный таким именем…
Впрочем, в том, что это имя до сих пор не примелькалось, а периодически притягивает к себе чье-то дополнительное внимание, есть и свои плюсы. Со временем оно стало для меня чем-то вроде выразительной маски или даже эффектного необычного платья, а мне всегда нравился восемнадцатый век с его напудренными париками, балами и карнавалами. Шодерло де Лакло, в частности, до сих пор остается одним из моих самых любимых писателей. Тогда как искусство двадцатого столетия, где слишком сильно проступает тенденция к обнажению и разрушению форм, меня привлекает гораздо меньше.

В романе «Голубая кровь» девушка Маруся Климова выступает и как автор, и как один из главных персонажей. Есть ли существенное различие между ними, и если нет, то почему Маруся говорит о себе как о посторонней – не «я», а «она», «Маруся»?

Да, безусловно, Маруся в романе выступает в качестве alter ego автора. Иначе бы я, наверное, назвала героиню другим именем. И в целом весь роман автобиографический, хотя многие названия и имена там, конечно же, изменены. А то, что я пишу про себя в третьем лице, отчасти обусловлено тем, что от первого лица там у меня вещает другой персонаж – Павлик в качестве автора своего дневника. И мне таким образом хотелось подчеркнуть дистанцию между двумя этими героями. Правда, когда я писала «Голубую кровь», то еще не особенно над этим задумывалась, и такое разделение произошло отчасти спонтанно, но потом я поняла, что этот прием помогает мне смотреть на саму себя как бы немного со стороны, и это позволяет быть предельно объективной и не давать себе особых преимуществ по сравнению с другими героями. Поэтому третье лицо я сохранила и в других своих романах. Хотя более поздние мои книги − «Моя история русской литературы», «Моя теория литературы», как и «Безумная мгла» − написаны от первого лица. Но они уже ближе к жанру non-fiction.

Как появился в романе мой любимый герой – молодой гомосек Павлик, мечтавший от всей души уехать за границу?

Павлик пришел на страницы «Голубой крови» прямиком из советской жизни, скажем так. Наверное, можно даже сказать, что этот образ был списан мной с натуры. В принципе, у многих героев моих романов имеются реальные прототипы. Был такой и у Павлика, хотя сам себя он, скорее всего, осознавал далеко не так, а, возможно, и совсем иначе, чем я его описала. У меня был приятель, с которым мы долгое время достаточно близко общались, но никакого дневника он, конечно же, не вел. А просто из разговоров и встреч с ним и другими похожими на него персонажами родился этот образ. И он, кстати, на самом деле давно уехал за границу и там где-то окончательно потерялся. Хотя Павлик еще несколько раз промелькнет на страницах двух других книг моей трилогии. Но сейчас, мне кажется, это уже и не столь важно. Все прототипы уже исчезли где-то во мраке времен, некоторых из них я даже уже и не помню, а герои романа остались и продолжают жить совершенно самостоятельной жизнью.

В ваших романах очень красочно описывается мир питерской богемы конца восьмидесятых и девяностых. Осталось ли от этого мира что-то и сейчас?

За прошедшие годы, конечно, многое изменилось: не стало не только многих людей, но и мест, в которых они когда-то собирались. Однако ленинградский андеграунд 80-х, как и петербургское неофициальное искусство 90-х, все равно оказали серьезное воздействие на современное российскую культуру, да и общество в целом. А если говорит о стилистическом и эстетическом влиянии, то его, вероятно, даже можно назвать определяющим. Сегодня в России практически все знают рок-клуб на улице Рубинштейна, откуда вышли многие существующие и поныне российские музыкальные группы, или же поп-механику Сергея Курехина. Именно в Ленинграде-Петербурге тех лет возникли такие радикальные течения искусства, как некрореализм и Новая Академия Изящных Искусств, не утратившие своей актуальности и по сей день. Профессором литературы Новой Академии, кстати, я и сама была, а с ее основателем и главой Тимуром Новиковым мы совместно организовали на закате 90-х грандиозный фестиваль петербургского декаданса… А буквально на днях отметил свое 30-летие «Митин журнал». Значение этого издаваемого Дмитрием Волчеком журнала для русской литературы за последние годы, как мне кажется, только возросло. Поскольку сейчас он собрал под своей обложкой практически всех наиболее ярких и интересных современных авторов, которые не вписываются в рутинный мир российского литературного мейнстрима.

Как отнеслись ваши соотечественники к «Голубой крови», когда роман вышел, и отличается ли эта реакция от того, как воспринимается этот роман в России сегодня?

У этого романа довольно непростая издательская судьба. Он был завершен в 91-году, и несколько лет существовал в рукописи. Когда я впервые приехала в Париж, то его прочитала и хотела издать у себя в «Синтаксисе» Мария Васильевна Розанова. Но при этом она почему-то предложила мне его сократить, поэтому я отказалась. О чем впоследствии потом не раз жалела, поскольку в результате впервые он был опубликован только в 96-м году и совсем крошечным тиражом в 100 экземпляров. Более-менее полноценное издание «Голубой крови» было осуществлено еще через пару лет, когда роман вышел в издательстве при «Митином журнале, но тоже в общем-то совсем небольшим тиражом. Потом, правда, было еще одно издание… И из-за такой растянутости во времени его публикаций, каждую из которых в определенном смысле можно считать первой, мне сейчас довольно сложно определить, какой именно была на него реакция публики в момент его появления на свет. То есть я знаю отзывы отдельных людей, мнение которых для меня что-то значит, и среди них есть в высшей степени восторженные и лестные для меня, но мне попадались и крайне негативные отклики, где меня называют чуть ли не разносчицей всяческих мерзостей и грязи, но как восприняла его двадцать лет назад широкая публика мне толком неизвестно. Боюсь, что и мой роман тоже был недостаточно хорошо тогда ей известен.
И меня это нисколько не удивляет. На первое издание моего перевода «Смерти в кредит» Селина, например, в прессе вообще не появилось ни одного отклика. А ведь этот роман был издан в 1994-м году тиражом 60 тысяч экземпляров. И тут речь идет о классике мировой литературы, книга которого впервые вышла в России после 60-ти лет запрета на его творчество. Что же говорить о романе начинающего автора, который был издан крошечным тиражом и продавался, главным образом, в трудно доступных для населения книжных лавках при художественных галереях?
Вот если бы вы меня спросили про «Мою историю русской литературы», например, то я бы могла сказать, что ее появление действительно вызвало бурную реакцию у публики и породило кучу публикаций, в том числе и в достаточно далеких от меня «толстых журналах». Но в момент появления «Моей истории» я была уже достаточно известна, да и книга вышла в твердом переплете и вполне солидным тиражом. Как, впрочем, и другие издания моих переводов Селина тоже уже не были потом обойдены вниманием публики и критики. А 90- е годы – я снова вынуждена обратится к этой теме – были временем абсолютной свободы самовыражения, когда каждый человек наконец-то получил возможность в полной мере насладиться ощущением одиночества и трагизма бытия.
Сегодня, после появления интернета, у писателей, в том числе и начинающих, появились совсем другие возможности для самоутверждения и обретения известности. И если заглянуть в сеть, то мой роман «Голубая кровь» там размножен просто на огромном количестве сайтов. Так что, с этой точки зрения, он, наверное, является самой популярной моей книгой у читателей в настоящий момент.

Насколько мне известно, «Голубая кровь» – это первый роман трилогии. Расскажите, пожалуйста, немного о двух других романах.

Второй роман, «Домик в Буа-Коломб», был опубликован в 1998 году, и там в основном нашло отражение мое пребывание в Париже в первой половине 90-х годов, когда я, в частности, познакомилась с Люсетт Детуш, вдовой Луи-Фердинанда Селина, над переводом романа которого «Смерть в кредит» я в то время работала. Некоторые считают «Домик» самой мрачной книгой трилогии, хотя я в этом не уверена. Впрочем, у меня тогда, действительно, было достаточно поводов в полной мере насладиться одиночеством и трагизмом бытия, о которых я уже говорила, отвечая на ваш вопрос о своем отношении к 90-м годам.
Третий, заключительный роман «Белокурые бестии» вышел в 2001 году. Сейчас готовится его переиздание в крупнейшем московском издательстве АСТ. Он посвящен второй половине 90-х и как бы подводит итог всей трилогии, а вместе с ней, и той эпохе. Когда-то, кстати, у меня было даже желание издать все три части трилогии в одном томе по общим названием «Конец Второго» с намеком на завершение Второго тысячелетия, но это оказалось технически крайне сложно осуществить, так как получилась бы слишком большая по размеру книга. В «Белокурых бестиях», кстати, наверное, больше всего персонажей, прообразом для которых стали, как вы сказали, представители петербургской богемы. Для меня, впрочем, и они тоже являются всего лишь людьми, с которыми, как и с другими героями моих книг, когда-то случайно пересеклись мои пути. И поэтому меня, в общем-то, мало волнует, узнают в том или ином персонаже кого-либо читатели или же нет. Но это вовсе не потому, что я не понимаю или же недооцениваю их вклад в культуру, а просто такой подход диктуют мне законы жанра, как я его понимаю. Искусствоведы пишут о художниках и их эстетических взглядах, а писатель в своих книгах всегда говорит только о себе и своем времени.