Индрек Кофф. Легион. Эссе. Пер с эст П.И.Филимонова

Сжав в зубах кинжал, он беззвучно, словно тень, взбирается на высокий-высокий забор с колючей проволокой, подвергая опасности нашу тишину, наше спокойствие, наше блаженное существование в нашем маленьком обособленном мирке, то, к чему мы так стремились, и что, казалось, вот уже рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он кишмя кишит в наших снах, белки его глаз опасно сверкают, его угольно-чёрные зрачки прожигают дыры в броне нашей самоуверенности и в легко тающих сердцах наших девушек. Страшен он, безжалостен и хитёр – потомок сказителей и вольных торговцев.
Зовут его Омар, Зебиба, Самир, Абдул и Салех, и Мустафа, Мерием и Лайла, Тайеб, Мохамед, Джамал, Хадда и Фатима, реже – нет, совсем редко! – Руслан, Тамара, Юлия, Тарас.
Мы не хотим, чтобы он оказался на нашем дворе, и одновременно хотим этого, потому что душа у нас большая, как и сердце. Ему не сидится на месте, поэтому мы всё время слышим, что он опять десятками покидает предназначенные ему центры. Могло ли ему и вправду помешать это маленькое горелое пятно на стене центра? Эта пустая шутка, маленький невинный значок священной злобы коренного населения? «Эй, друг, куда пропал?» – озабоченно кричим мы ему вслед. «Тебе у нас, что, не понравилось?» Может ли такое быть, что гостю у нас неудобно? Что, правда, что ли? Но в душе, наряду с заботой, есть немного места и для облегчения – может, ему и правда здесь не нравится, может, он не сможет приспособиться к нашим тяжёлым условиям для жизни? Вдруг это большое изменение мирового порядка сюда не доберётся? Вдруг нам повезёт, лавина обойдёт нас справа и слева и не тронет нас? Может же такое быть, что поток её масс нас не накроет, что мы сможем и дальше жить здесь, на своей дорогой земле в своём маленьком мирке, бормотать друг другу рунические напевы, зимой под аккомпанемент телевизионных говорящих голов, летом в тепле костров Ивановой ночи?
Жён, которых у него, разумеется, много, он одевает в бесформенные мешки из-под картошки и закрывает под домашним арестом. Так что, добравшись сюда, он всё равно будет почти молодым холостым мужчиной в модной одежде (а где же его головной платок, где тюрбан и халат, где сабля с кривым лезвием?), в кармане новенький мобильный телефон – где же все эти бедность и нищета? Он учился в университете и, по некоторым данным, даже его закончил. Но вообще, я сильно извиняюсь, он дремучий реакционер. Он режет головы невинным, как крестьянин режет хлеб, он забивает женщин насмерть камнями, он живёт в тёмном средневековье и намеревается затащить туда и нас. Если он не захочет освободиться от своих шор, то внимание! – мы попадёмся на липучку! Или завязнем в болоте Сиртсу.
Оставив земли и народы, он придёт и начнёт получать пенсию, может быть, уже наших родителей, но уж точно нашу собственную, наверное, он будет делать за нас самую чёрную работу, потому что, по крайней мере, в начале он готов сильно напрячься, чтобы встать на ноги, а кроме того, он ещё не свыкся с мыслью, что к некоторым работам нужно относиться с презрением и свысока, и руки его пока ещё довольно жилистые и крепкие. А потом, не надо забывать, что ему нужно содержать большую семью. Он молодец.
Но, чёрт побери, он тоже хочет ездить на машине, и тогда наши улицы будут ещё больше перегружены, и пробок станет ещё больше. Он хочет гулять между полок супермаркета и по улицам города и по музеям, и хочет сидеть в заведениях общепита и, чтобы еда была вкусной. Он хочет полной грудью потреблять, как и все имеющие права человека. Он хочет разговаривать со своими и с чужими, разговаривать, оживлённо жестикулируя, лицом к лицу и по мобильному телефону, и голос у него громкий, потому что ни мама с папой, ни холодные тёмные зимы не научили его, что приличный человек напрягает мышцы живота и в любой ситуации владеет собой, и в радости, и в горе. Если бы он родился здесь, на суровом северном ветру, то, может быть, он бы умел, скрипя зубами, быть вежливым интровертом. Нужно что-то выдумать, чтобы он смирился с малым, чтобы он был готов существовать без машины, без лишнего шума, чтобы он не хвастался, чтобы он не преувеличивал, чтобы он жил и дышал ровно столько, сколько нужно, и, в то же время, настолько мало, насколько это возможно – как принято у нас здесь на этой равнинной земле. Вообще теперь многое придётся выдумывать.
Естественно, его никак нельзя сравнивать с нашими собственными военными беженцами, которые – не стоит забывать! – бежали в изгнание от Союза Советских Социалистических Республик и его красных убийц, унижений и верной смерти. Любые параллели здесь были бы просто злонамеренной, заносчивой глупостью. Какого хрена! Сильный молодой мужчина, взял бы в руки оружие, защищал бы своих жён и детей вместо того, чтобы поджимать хвост и пускаться наутёк, лезть в нашу хорошую жизнь, силой вырывать у коренного европейца краюху хлеба. Ему и самому-то здесь сложно сводить концы с концами.
Он очень ценит свою жену. Жён, если их много. Глубоко любит. Они познакомились только в день свадьбы, но за годы возникли теплота и близость. Эту теплоту и близость они строили долго, ничто больше не сможет их разлучить. И дети, эти маленькие чертенята с глазами-изюминами, его самое дорогое имущество, за них он бы отдал всё, что у него есть, и ещё больше. Он отдал бы свою жизнь. Хотя жизнь его там, на его родине, не стоит особенно дорого.
Ещё одно поколение, и он будет нам необходим как воздух в нашем старом, исчезающем мире. Но всё равно пусть он не приезжает, здесь его никто не ждёт! Эта земля должна остаться своим.
Он умер, утонул в море, когда шаткий кораблик взобрался на боковую волну и стал набирать воду. Рука мужчины проскользнула сквозь пальцы, детей тоже унесло море в том же самом месте, их выплеснуло волной на берег Ливии. Он задохнулся в том вонючем контейнере вместе с ещё семьюдесятью ему подобных, их било о стенки, они кричали, звали на помощь, умоляли, и надежда оставалась у них даже тогда, когда силы уже покинули их, и первые уже перестали дышать. Он долго взвешивал и наконец принял решение – здесь, среди этой войны жить больше нельзя, нужно ехать. Едва-едва первые тряпки были упакованы, как с неба начали падать огненный дождь, смола и тяжёлое железо. От дома почти ничего не осталось, чтобы похоронить людей, их пришлось собирать по кусочкам.
Он идёт, держа руку перед собой и требует – дай! Я имею право! Я страдал! Вечно беспокойный. Дашь ему сотню, он захочет две. Дашь серебра, потребует золота. Дашь палец, возьмёт обе ноги и руки, ещё и дочь испортит.
Он привык справляться самостоятельно. Приехал лет десять-двадцать назад, работал, держал ларёк, доставал бумаги, потом основал уже маленькую фирму, медленно, но верно развивал чёрный бизнес, а теперь он уважаемый член общества, меценат, и никто не знает, что он и есть тот, что покупает и продаёт людей на вес, нелегально провозит сюда своих соотечественников, на нашу старую, но всё ещё прекрасную родину. Если две трети из них доберутся до места живыми и за десять-двадцать лет расплатятся с долгом, у него будет приличный доход, и жизнь может начать новый круг. Он умеет жить, знает, что можно делать с большими деньгами.
Он и правда много страдал: от бедности, от преследований, от ужасов войны, может быть, даже от пыток, от чудовищной жестокости, совершавшейся над ним самим и над его близкими. И мог бы уже потихоньку и привыкнуть! Что, наша жизнь легче, что ли? А кто когда слышал, как мы ноем? Мы тихо сносим удары судьбы. То, что нас не убивает, делает нас сильнее. А если и убьёт, то это для чего-то нужно. Что бы ни случилось, не сожалей! Что бы ни случилось, не высовывайся.
Он точно такой же человек, как и мы, живёт, любит и жаждет любви, поддаётся своим порывам – только он опаснее, он более угрожающ. Когда он однажды доберётся, он начнёт собираться в группы, слоняться по железнодорожным станциям, беспокоить честных людей, невинных прохожих. Нашим белокурым девушкам в мини-юбках не будет тогда покоя. Насильник!
Он новое и ценное сырьё для нас. Находчивый человек уже и сейчас получает с него такой доход, что рядом с ним бледнеют некоторые прошлые периоды бума. А самый расцвет ещё впереди, друзья мои. На самом деле, всё, что с ним связано, ещё более-менее впереди. Друзья мои.
Как и все проблемы, он не даст о себе забывать. Утро вечера мудренее, говорят у нас, но каждое утро он всё ещё будет здесь, как бы крепко мы вечером ни зажмуривались. Каждое утро он всё ещё здесь, и каждое утро у него какое-нибудь новое лицо, их не сосчитать. Имя ему легион, потому что его много.
Когда-то у него были иллюзии – он человек, как и мы все. Там, под жарким солнцем, был его дом, на пыльной площади он порой гонял мяч с пацанами, после школы, дотемна, да и в темноте тоже. Он отмечал праздники, пировал, веселился. Были и ссоры. Женщины по утрам вместе пили кофе, предсказывали будущее на кофейной гуще. Ближе к концу на дне чашки уже ничего не было видно, один сплошной равномерный туман. Старые мудрости, новый мир. Надежда умерла последней, осталась ещё жажда жизни, спастись отсюда, там видно будет, что дальше.
Но всё-таки…если бы он хотя бы был христианином!
Он чужой, здесь никто его не знает и знать не хочет. «В гостях хорошо, а дома лучше». Неужели он этого не знает, или вдруг он так вообще не думает? Он приедет, посеет здесь свою нищету, беду и неизвестность. А мы пожнём панику, страх конца света.
Иногда он кажется шумным – не, ну правда, неужели так сложно посидеть тихо! – и навязчивым – между людьми должно быть расстояние, по крайней мере, пара метров! – а так вообще он ничего, на самом-то деле вполне разумный человек. Всегда в хорошем настроении, несмотря ни на что, вежливо здоровается и прощается, кебабы у него чертовски хороши, лучшие в городе. Дешёвые, а на вкус такие, что язык можно проглотить.
Паспорт он, естественно, потерял, или сам куда-то засунул, вот обманщик. Он красиво рассказывает историю своих страданий. Дым, который поднимается у него изо рта, тоже красивый и белый.
У него дома, там, в стране псоглавцев, солнце ходит высоко, а небо такое же ясное, как и здесь, в нашей стране жирных болот – только смотри вверх и спрашивай, может случиться так, что однажды тебе ответят.
Нет никакой надежды, что возникнет диалог, понимание. Он не знает, что такое белизна снега, и какое облегчение она может принести после гнетущего ноября. Он не умеет ждать весны, которая всё идёт и идёт, и как будто всё не доходит и не доходит, а появляется тогда, когда и сил ждать уже нет.
Можно бояться, что он будет глотать кур живьём, со всеми перьями и клювом, как делали его предки с тех самых пор, когда первый из них слез с дерева. Когда он приедет, его первой заботой, очевидно, будет найти место, где можно просто лечь на бок. Там он будет ждать, пока ранет не упадёт ему в рот. Главное не примёрзнуть к земле, кто потом будет весной эту ерунду убирать.
На самом деле пунктом его назначения был Роттердам, но видите, он попал сюда и подумал, что и здесь можно попытать счастья. Кажется, что счастье не далось в руки и намекнуло ему – в чём проблема, о чём ты говоришь, дружок, ты сам и есть проблема, исчезни! И не забудь своих чужих богов и дикие традиции дальних стран.
Народные танцы и наша милая, открытая молодёжь вообще-то очень ему нравятся. Он уже нашёл первых друзей. Он неприхотлив, он доволен жизнью. Перспективы, будущего, дороги назад, так или иначе, нет. Он хочет здесь поселиться.
Он переплыл через бурное море, чтобы вырваться из когтей несправедливости, тупости, глупости. Он выдержал, сила покинула его члены только тогда, когда нога уже ступила на твёрдую землю. Он добрался. Теперь он здесь.
Он вернулся – все мы, в конце концов, однажды жили в Африке, а потом через Ближний Восток добрались сюда, на свою маленькую белую северную землю, обледеневшую, которую мы любим и за которую мы готовы постоять до последнего мальчонки ростом по колено.
Он едет и едет, и его приезду нет ни конца, ни края, его не остановят ни рвы, ни канавы, этот его приезд – он очень страшный, правда-правда, я говорю, мы обеспокоены, и боль в нашем сердце ничто не сможет успокоить.
Мы стоим, флаги развеваются, лозунги полощутся на ветру, наши сердца болят за наш народ и родину, но того существа, чей нимб согрел бы всю природу, кто бы сиял и блистал, как самая яркая молния, кто укрепил бы наши сердца в этот трудный момент, как-то нигде не видно. Никто не может нам сказать: «Почему вы боитесь? Отставить страх!», так, чтобы мы ещё и в это поверили, чтобы мы смогли успокоиться. Вот и он, пришелец, тоже не может, потому что имя ему Легион, и у него тысяча лиц.