Голландский букет. Стихи разных авторов. Пер с нидерландского Нины Тархан-Моурави

Эстер Янсма

Побег

Может, когда-то моя голова не вмещала, не ведала
ее белой головки, мои руки ее маленьких рук,
моих по форме. Все это уже забылось.
Помню себя не иначе как ее отцом.

Говорят, что ее больше не существует, что она
из-за вмешательства, пары слов, взгляда, замысла
улетучилась из настоящего, но она скорее
утекла, как керосин из разбившейся лампы

ведь я знаю ее, да и мир вроде бы знаю?
Ей место здесь, и без нее мне – да будь она
хоть камнем под ногами, далеким деревом
на пыльном склоне, вон тем голубком.
 
 

Тоон Теллеген

Бывают часы…

Бывают часы
без тебя. Иногда. Возможно. Это мыслимо.
Бывают речные берега, все в лютиках,
без тебя. Лодки с барахлящими моторами, вверх по течению,
без тебя.
Бывают шоссе без тебя. Ответвления, аварии,
канавы.

Бабочки без тебя бывают, и кусты репейника. Несметное количество.
Уныние без тебя бывает. Халатность. Пугливость.
И не проходит и часа,
еще и часа не прошло.

“Er zijn uren…”
uit: Mijn winter 

uitgeverij Querido, 1987

 
 
Aрьен Дейнкер

Маленькая бабочка

Воздух мрачнее, чем трава,
Тень, отбрасываемая цветком, смута
В крови, причал, бровь,
Чашка чая, даль, поднимающая глаза,
Кудри, нарисованные зеленым карандашом.
Точилка, башмаки, ветер.
Вижу мужчин и женщин в теплом море,
Они глядят на вертолет,
Вижу мужчин и женщин в теплом море,
Они глядят на корабль.
Мертвые прощаются
У парадного моей души,
Мы желаем друг другу всех благ,
Я машу им вслед и фотографирую
Их могучие силуэты.
Созвездия понимания,
Джунгли солидарности,
Горные хребты скорби,
Океаны равнодушия
Нетронуты все до одного.
Над садами утренней зари
Простерся тихо шепчущий туман,
Слова вооружают пространство
В рамках возможного, вооружают
Пространство внутри возможного.
Маленькая бабочка есть следствие
Настроения детей, они не могут
Уснуть среди базара родителей,
На столе кастрюли, бутыль
С водой, бутылка вина, бокалы.
Перед глазами стена, воздушные шарики,
Открытка, рожок для обуви, пепельница.
Перед глазами потолок, воздушные шарики,
Лампа, ваза из водолазного шлема, кнопка.
Перед глазами пол, воздушные шарики.
Облака всегда теряются в цвете,
По телевизору говорят что-то забавное,
От соседей доносится громкий смех,
Ступенька, порыв ветра, кролик, пуля,
Облака всегда теряются как цвет.
Черное связано с желанием,
Это очевидно и точно правда,
Черное связано еще и с хлебом, молоком
Руками, стеной парапета, усмешкой при виде,
Травинками, ласточкой, подозрением, песней.
Дети сидят на тротуаре перед домом,
Им видятся дети, которых нет,
Мальчик в майке Месси разговаривает
С мальчиком в бейсбольной кепке,
Девочки разрисовывают плитку.
Солнце ассоциируется с одной точкой
Мозга людей с попугайчиками,
Мозга людей с пластырями,
Мозга людей с увлечениями,
Мозга людей со столами для пинг-понга.
 
 
Миха Хамел (1970)

Отец и сын

Не буду ему говорить, что жизнь хороша,
чтобы его потом не тянуло в зависимость.
Дитя мое, я мало о чем высказываюсь. Каким бы мифом
не обернулось отцовское молчание, предпочитаю
делить милостыню бытия бессловесно.
На детской горке одетая по-девчоночьи
женщина, со своим чадом, наряженным
искусительницей в мини.
Я и малышом недолюбливал малышей.
Горластый народец, неуклюжий, не в состоянии
членораздельно выражаться либо понимать, о чем я.
Так что теперь по возможности сторонюсь взрослых.
Мы отворачиваемся от телок-качалок,
отходим, поддавая ногой жестянку.
Блаженный произвол пустоты,
дождь выбивает в песке лунки для игры в шарики.
Важнее рука, рука, тебя ведущая, ее
можно чувствовать макушкой, как благословение
на всю оставшуюся жизнь.
Ладони моего отца, не дослужившегося до Дед-Мороза, Бога или дедушки,
были заскорузлой желтизны; цвета лососины – сыновние.
Они хватаются за прутья кровати, я ощущаю
щекотность моей заросшей щеки.
Лихорадочно прорываю в песочнице
обратный путь к нему и натыкаюсь
на последний вколотый ему шприц.
Никакая встряска не вернет меня
в день второго рождения моего “я”,
и мы вместе горячо переживаем испуг, которому
незачем якшаться с мертвой жутью.
Помпезный мужичок, в случае опасности слез
потрепли мне волосы, хотя бы и в поисках вшей,
которых мы с тобой подцепили в детском саду,
а теперь с вонючей отравой возвращаем милому Боженьке,
пусть гуляют по головам ангелов, гектометрам золотой канители.
Вооружаюсь для ритуальной битвы – в нем с каждым днем
растет воинский дух, что неизменно выливается в нежную потасовку.
А там и рассказ на ночь, поцелуй, щекотка, рифмованная молитва.
Публика, жюри и свидетели – круглые глаза
оруженосцев детства, извечных Берта и Эрни.
 
 
Эстер Наоми Перкин (1980)

Показания

Меня там не было в ту ночь. Да и будь я там, не знал бы об этом.
Что выпивали – кое-что до меня доходит, – что они
там вытворяли, это я только сейчас понял.
Я понятия не имел, в чем было дело, да и те, кого я
там видел, меня в это не втягивали ввиду
моего отсутствия. Той ночью.
Насчет той женщины точно не могу вам сказать. Я с ней
вообще не был знаком, а если и был, то мало о ней
думал, ведь жены друзей в памяти
не задерживаются.
Да и друзья не задерживаются, этих мужчин я, к примеру,
вижу впервые, а раз я их не узнаю, значит,
не знаю, где они были той ночью.
Но ничего не попишешь, всякое может случиться и с тобой, и со мной,
и с совершенно незнакомыми людьми, всякое может случиться
в домах, где ты никогда не бывал.
Кажется, какую-то роль сыграла цветочная кадка. Эта самая кадка
Горизонтально врезалась ей в лицо, довольно сильно,
быть может, и несколько раз, но мало ли
что люди болтают, ночь была
исключительно темная.
Помню даже, как у себя дома, то есть по месту моего
нахождения, лежа в постели и глядя в окно,
я подумал: такой глубокий мрак
увидишь не часто.

“Verklaring”
Uit: Celinspecties
Van Oorschot, 2012