Мария Ямпольская (Екатеринбург). Лики Ноября (о произведениях А.Кивиряхка и Д.Локара). Эссе

Рождённым в ноябре

Пытаясь смириться с беспросветной плотностью отчаянного уныния чёрных веток, закованных водоёмов, тоскливых сумерек и жалобных вздохов,
Пытаясь отыскать и ощутить упоение увядания,
Пытаясь проникнуться — и вдохновиться! — особенной, зачаровывающей и убаюкивающей атмосферой поздней осени,
Пытаясь… полюбить Ноябрь,
однажды я прочитала в месяце своего рождения книгу современного эстонского писателя Андруса Кивиряхка «Ноябрь, или Гуменщик».

А в прошлогоднем августе (не в конце осени, но в конце лета) внезапным ноябрём меня окутала-опутала новелла «Туман» словенского писателя XX столетия Данилы Локара.

И вот в один прекрасный день я решила рискнуть и сравнить ноябрь в этих двух произведениях.

В самом конце самого себя (как у нас, наверное, в конце октября) ноябрь в словенской сельской местности (что в местности Крас да под Злым Верхом), сияя чистотой, вспыхнул финальным аккордом золотых россыпей, чтобы, наконец, потемнеть, потускнеть и покрыться патиной. И паутиной. На бурых листьях и жухлой траве. «Осенняя симфония красок уже миновала свою высшую точку и вот-вот умолкнет, уступив вялому коричневато-серому однообразию. /…/ На скалах и склонах огненный отблеск красноватых кустарников утрачивал своё однотонное звучание, и от земли, откуда-то снизу, тянуло холодной ржавой сыростью»^[1]). К слову, у гуменщика жухлость и наледь поздней осени наблюдалась уже в первые дни ноября: «…лужи за ночь затянуло тонким ледком, и ветер гонял ошмётки жухлой листвы»^[2]). Сырая земля в это время года, в преддверии первых заморозков холоднее, ледянее сырого воздуха. Мёрзлая земля, промёрзшая почва. Да и воздух — леденящее, «холодящее» дыхание матушки зимы. Ещё не яростной: яркой и ясной.

Но если конец ноября в Словении — это ещё осень, то этот же период в Эстонии — уже зима: вовсю, совсем. Вот, например, возьмём 25 ноября (День моего рождения, а в Эстонии — Кадрин день, народный праздник): «Зимний день клонился к вечеру…»^[3]) (ключевое слово — зимний). Впрочем, эстонская зима наступила уже в конце первой трети месяца: «…ну и мороз нынче! Первые снежинки скользили вниз, к земле, предвещая на Мартов день сильный снегопад»^[4]). А снег с дождём заявился с первого же дня: 1 ноября «повалил мокрый снег»^[5]), 5-го — «…Пошёл мокрый снег, и земля покрылась снежной кашей…»^[6]), а под конец — «Мокрый снег всё валил и валил, и вся земля превратилась в одно болотное окно»^[7]). (28 ноября). Это в повести «Ноябрь…». В новелле же «Туман» не показывается и даже не упоминается ни дождь, ни снег: там правит явление иного порядка. Но о нём позже. А пока — о светиле.

Что же солнце? В деревне гуменщика Сандера солнце показалось на пару-десяток минут всего два раза за весь ноябрь! В первый и в последний его день. «Около полудня ненадолго показалось солнце. Уже которую неделю не было такого чуда — с самого начала октября погода стояла пасмурная и дождливая. Теперь наконец солнце выглянуло из-за туч, увы, всего минут на десять, поднялся ветер, узенький просвет заволокло, и солнце исчезло»^[8]). Это было 1 ноября. И 30-го: «Во дворе выглянуло солнце — в первый раз за четыре недели»^[9]). В остальные же дни «…солнце, понятное дело, не светило…»^[10]), «…небо, как повелось, было в тучах, и день был немногим светлее ночи»^[11]). В деревне же крестьянина Баеца в тот день «утро выдалось необыкновенно чистое и ясное, казалось, сегодня оно сияет как-то по-особенному ярко»^[12]).

Но глубокая голубизна ноябрьского неба… коварна. Вот день клонится к вечеру, и лёгкие облачка закатного (и по времени суток, и по времени года) неба… оказываются на уровне глаз. Обволакивают, околдовывают. «В лесу из-за стволов начал наползать лёгкий туман. Одно лишь облачко, похожее на дым сигареты, и он не придал ему особого значения. Он шагал дальше. А из-за деревьев наплывали всё новые пряди тумана, и когда он попробовал ускорить шаг и даже побежать, то упал…»^[13]). Смеркалось… Туман становился всё более густым, а стены — всё более осязаемыми… Вечер сменился ночью.
Оставаться в густом лесу да в густом тумане в поздний час да поздней осенью — весьма сомнительное удовольствие и вовсе не занимательное приключение. Но белый свет (в буквальном смысле: белый свет!) вокруг и всюду, белая завеса ноября — ещё страшнее ноябрьской ночи. «Все дороги исчезли; на небе не было ни облаков, ни звёзд, ни солнца, даже самого неба больше не было. /…/ Лишь только в земле было что-то родное, надёжное»^[14]).

Не видно ни зги не только в ноябре Локара, в ноябре Кивиряхка тоже. Там — всё белое, тут — всё чёрное. В первый же день «Недолгий день был уже на исходе, сумерки не заставили себя ждать и окутали всё вокруг. Ни звёзд, ни даже луны видно не было…»^[15]). «Потом наступила ночь, и всё окутала тьма. Только в редких избах светились слабые огоньки в окнах, да вдалеке сиял большой господский дом. Ни звёзд, ни луны не было видно, а чёрный лес, который расстилался вокруг, казалось, всё ближе подступает к деревне»^[16]). Это 25 ноября. «Недолгий ноябрьский день был на исходе, уже опустилась ночная темень, и ни луна и ни одна звёздочка не освещала погрузившуюся во тьму землю. Только костёр гуменщика горел ярким огнём и был виден издалека»^[17]). Это 29-го.

Тем временем, туман «колыхался вперёд-назад, словно море». А человек «смотрел на него, смотрел, а потом воскликнул:
— Туман прядёт!..
И правда, создавалось впечатление, что белая стена постоянно обновляется, то густеет, то редеет. Однако её игра была слишком однообразна и утомительна»^[18]).

Белая стена появлялась и обновлялась и на глазах у гуменщика. К примеру, 10 ноября «Под утро снег повалил так густо, будто весь мир сунули в мешок с мукой — вокруг не было ничего, одна сплошная белая круговерть»^[19]). «Снег шёл и весь следующий день, заметая все дороги и погребая под собой колодцы. Собакам приходилось выкапываться из своих конур, а люди, если требовалось куда-то отправиться, доставали дровни»^[20]). А 23-го «Ночью поднялась метель…»^[21]). «К утру метель так и не стихла, и гуменщик поплотнее закутался в тулуп, прежде чем решился высунуть нос в снежную круговерть»^[22]). Круговерть, круговерть…

— Туман прядёт и кружит, что твоя колдунья, — добавляет автор и герой повести «Туман»^[23]).
О том, что за колдунья и чья колдунья, остаётся догадываться. И не догадаться!

Но вот полотно соткано: плотное, непроницаемое. Нескончаемое. И за этой ослепительной белизной — шаг-другой влево-вправо — словно изнанка, обратная сторона — стволы деревьев: одинаково чёрные и единственно чёткие. Сырые, отсыревшие. И всё остальное (осязаемое) мокрое, промокшее в этом чёртовом ноябре.

Всё промокло и на землях Eesti. Уже первого числа последнего осеннего месяца «на дворе было сыро и мерзко»^[24]), на следующий день «…в воздухе висела мелкая холодная морось…»^[25]), третьего дня – «…ночь напролёт лил дождь и дороги вконец развезло. Сырость стояла несусветная, промозглый холод пробирался даже под тулуп, отчего по телу бегали мурашки. Двор превратился в сплошное болото»^[26]). 6-го «…дороги и дворы совсем развезло»^[27]).

А на 9-й день, ни с того, ни с сего, «…грязь застыла твёрдой коркой, припорошённой лёгким снежком…»^[28]). С 10 ноября всю неделю было снежно и морозно, морозно и снежно. И лишь 17-го потеплело (тогда же внезапно «…показалась полная луна, которая не светила над деревней уже несколько недель»^[29])). С тем чтобы спустя пару дней мороз ударил с новой силой. «Мороз всё держался, и по утрам, если хотелось попить, воду из ведра приходилось вырубать. В избе Карела Собачника вода замёрзла даже в кружке, потому что сам Карел ничего, кроме водки не пил, чтобы хвори не пристали»^[30]). Лишь после 25-го наступила оттепель — настоящая, харАктерная. «Во дворе хлюпало под ногами от талой воды, вся грязь, недавно прикрытая белым покрывалом, опять вылезла наружу. Сырость стояла невероятная»^[31]). (27 ноября).

Под конец гуменщиков ноябрь совсем сошёл с ума. В предпоследний его день, 29-го «к утру снова похолодало, и все осадки последних дней, образовавшие непролазную грязь, превратились в лёд»^[32]). И что же, в последний, 30-го? «Ночью опять выпал снег, однако уже под утро снова повернуло на оттепель, так что грязи и слякоти стало больше прежнего. Лошади ступали уже почти по колено в жидкой грязи, а людям талая вода порой заливалась за голенища сапог»^[33]).

Который час? Который день? Первый, второй, третий? «Туман теперь не был той силой, которая приходит и уходит, как он воспринимал его в первый день, и даже ещё вчера, — нет, сейчас это было что-то неизменное и постоянное, как судьба…». Туман оказался той силой, из-за которой Баец своим пятидневным отсутствием отправил в мир иной старого своего отца, пропустил свадьбу любимой дочери и отёл любимой коровы. Сырость оказалась не менее (если не более) роковой. К счастью, Лийна Коростель, просидевшая в полночь в снегу на свидании с любимым, казалось, вечность, Лийна, которой ледяная сырость насквозь промочила платье и пробралась под кожу^[34]), не простыла и не слегла. Но снеговик-домовик внезапно Ханса растаял («огромные сугробы осели и превратились в жалкие грязные кучки, а от снеговика только и осталось, что голова, да и та уже вся раскисла»^[35])), столь же внезапно погубив своего влюблённого хозяина. К слову, и горемыка Баец вконец промок. «Одежда на нём стала тяжёлой, он чувствовал, что она вся промокла, словно он все эти дни ходил под моросящим дождём, и сама кожа, казалось ему, пропиталась водой, как и щёки, волосы, ресницы»^[36]).

«Возле берега море замёрзло, но в отдалении зловеще чернела открытая вода»^[37]). Ноябрь как судьба. Как то, что нужно и, по всей видимости, можно пережить; пока, наконец, ноябрьский ветер (ветер как спад кульминации, как сброс напряжения и выброс энергии), точнее, ноябрьские ведьмы не спляшут свой гопак, а ноябрьские лешие не пропоют свои охотничьи песни^[38]). И на небе не покажется первая — не во всей, но в этой вселенной — путеводная звезда.

***
— Ух, до чего же на улице мерзко, — сказала она, войдя в избу после того, как умылась возле колодца. — Хоть бы уж снег поскорее выпал, нет ничего хуже такой грязюки.
— Одно слово — осень! — отозвался Рейн. — Грязи по шею. Но это всё пройдёт. Летом вон сколько недель хорошая погода стояла.
— Ну да, только кто сосчитает, как долго такая мерзкая погода продержится! — вздохнула Лийна. — Ты только представь, кабы всё время было тепло да солнце светило^[39]).