Татьяна Шатиль. Нина Георгиевна. Рассказ

Автор о себе:

Мне 38 лет. Я — врач-стоматолог. Родилась и выросла в Нарве, город свой очень люблю, поэтому и вернулась сюда работать. Моя работа — мое хобби. Не было ни дня, чтобы я шла на работу без настроения. Отчасти поэтому работа и превратилась в нечто своеобразное: пациенты стали приходить для того, чтобы рассказать: сначала о себе, потом о детях, внуках… Город маленький, судьбы разные. Накопилось огромное количество доверенных мне личных историй, каждая индивидуальна по- своему. Когда голова перестала их вмещать, на помощь пришли ручка и бумага… Так появились десятки личных историй, каждая из которых основана на реальной.

Дебютная публикация.

“А я предупреждала, говорила ведь. Как надоело все это, ну почему всегда именно так, и сколько лет уже одно и то же…” – причитала Нина Георгиевна, проверяя в сумке кошелек и зонт. На улице был тот холодный дождливый октябрьский день, когда совсем не хочется не то что выходить из дому, а даже выглядывать в окошко. Она знала, что идти надо, но не могла упустить возможности поворчать из-за сложившейся ситуации, хотя отлично понимала, что ни на что не повлияет. Оглянувшись в дверях, она увидела, как кутается в одеяло ее “старый дед”, покашливая и кряхтя, переворачиваясь. Он не послушал ее, cходил вчера к Михалычу посмотреть на машину внука. Надо же! Можно было дождаться и другой погоды, и другого дня, но ведь он никогда ее не слушает. Никогда. От обиды и наступающей злобы она хотела развернуться и никуда не идти, но услышав хрип и робкое покашливание, взяла сумку и вышла. Закрыв дверь, она стала спускаться. Спускаться с той лестницы, куда ровно шестьдесят лет назад ее, юную, красивую и счастливую, принес на руках тот, кого она так любила все эти годы, без которого не сложилась бы ее такая размеренная и уютная , пусть и сложная, жизнь и который лежит сейчас там, виновато и робко шмыгая носом, прислушиваясь осторожно..

Они поженились рано, на втором курсе. Нина, единственная дочь, любимая и балованная, встретила его случайно. Репетируя номер к юбилею университета, оступилась и подвернула ногу. Поддерживаемая подругами, она ковыляла к медпункту, когда из соседней аудитории открылась дверь, и с криками “наконец-то” оттуда выскочил рыжеволосый шумный улыбающийся молодой человек. Он размахивал своей сумкой и радовался тому, что учебный день был окончен. Подбежав к Нине, он бросил в ее сторону “не повезло, бывает” и убежал восвояси. То ли его широкая белозубая улыбка то ли то чувство свободы и того понимания всей прелести жизни, которое он излучал, но что-то заставило ее остановиться и посмотреть ему вслед: он убегал, а она улыбалась. Стояла и глупо радовалась тому, что кому-то сейчас так хорошо и вольготно. Она и не знала, что через два месяца они будут стоять рука об руку, давая клятву вечной любви и верности. А еще через год они будут стоять опять рука об руку перед маленьким гробиком, который медленно опустится, оставив тот рубец у каждого из них, который никогда не затянется.
Дочка родилась в срок, но на третий день она просто перестала дышать. И никто не смог им двоим, таким красивым и юным, таким ярким, объяснить, почему это случилось именно с ними.

Нина Георгиевна вышла из дому. Спускаться с третьего этажа с каждым годом становилось все тяжелее и тяжелее. Она знала каждую ступеньку в этом подъезде. Еще в прошлом году, спускаясь к Лариске на первый, она почувствовала, что подняться уже может с трудом. Теперь же она мысленно ругала себя и за то, что отпустила ” своего” вчера; не удержала, и за то, что становилась такой немощной, хотя когда-то влетала через одну-две ступеньки наверх и так же слетала вниз. Почему-то вспомнила, как их Володьке исполнилось три, и он притащил домой с улицы где-то подобранного хомяка. Он шел сам и шагал хомяком по каждой ступеньке, воображая, что это — его маленький брат, который теперь будет с ними жить, а посему он должен, как старший, его всему обучать, даже ходить. Володька… Как он любил с отцом ходить за грибами. Бывает, уйдут на целый день, ходят-ходят, возвращаются с полупустой корзиной, но довольные. У Володьки рот черный, отца за рукав теребит, прижимается… Любил отца. И сейчас любит, но приезжает редко. Говорит, работы много…. У отца тоже было много работы, но на все Володькины соревнования он отпрашивался, хотя потом приходилось работать потом сверхурочно. К институту готовил его сам. Вместе ставили опыты, отец даже чуть глаз не лишился… Володька… Их гордость, их сын. Такой долгожданный. Они ждали его двенадцать лет. Двенадцать лет молитв, двенадцать лет надежд. Он родился совсем крохотный, а теперь такой большой человек. Жаль, что приезжает редко. Может, позвонить и сказать, что отец заболел? Да не надо. Отец поправится через пару-тройку дней, а Володька опять ругаться будет, что дергали. Володька…

Нина Георгиевна и не заметила, как вышла на улицу. Подуло и заморосило. Она не любила такую погоду, не любила дождь, почему-то всегда грустила. Не радовалась приходу осени, и сколько ни старалась себя убедить в том, что ” у природы нет плохой погоды”, но с возрастом радоваться моросящему дождю давалось все труднее: поднималось давление и ныли все суставы… А ведь когда-то именно в такой ненастный ничего не обещающий день, ее Саша сделал ей предложение. Он прибежал, взъерошенный, как всегда шумный и непредсказуемый, с букетом почему-то белых гвоздик и с порога закричал: “Нинка. Я люблю тебя”. Она улыбнулась ему в ответ. Ей даже говорить ничего не надо было; он понял все по ее взгляду. На следующий день они подали заявление. Как давно это было… Как же это было давно…

Александр Анатольевич привстал; прошло уже больше часа, как Нина ушла из дома. До аптеки она доходила обычно за пять минут: аптека в соседнем доме. Обратно шла почему-то быстрее. Сейчас он начал волноваться, потому что так надолго она никогда его не оставляла. Все утро она ворчала, все утро что-то бурчала себе под нос. И почему он не послушал ее вчера? Но Михалыч так просил, он уже давно рассказывал о Мишкиной машине, так гордился тем, что внук приедет его покатать. Нинка как в воду глядела. К вечеру уже захрипел. А ночью поднялась температура. Нинка проснулась- и начала ругаться. Как будто специально… Александр Анатольевич посмотрел на часы: было уже без пятнадцати восемь. На улице темно. По подоконнику стучал дождь. Где она осталась? У Лариски, поди, на первом..
Лариска единственная осталась с ними из старожилов этого дома. Они вселились первыми, дружили всю жизнь, она крестила их Володьку, а пять лет назад они втроем хоронили ее Гешу..Никого не остается уже. Все уходят. Вот и Лариска чего-то совсем уже забарахлила… Но где Нинка? Она так надолго никогда его не оставляла. Только когда заболела тогда… когда Димка женился. Она как чувствовала, что ему там будет плохо, что его от природы слабое сердце не выдержит. Она и невестку называла “не той женщиной”. Но что было — то было. Димке было двадцать пять, когда сердце его дало сбой, а невестка уже через год вышла замуж за другого. Нина надолго слегла, а потом они вдвоем выхаживали своего любимца, cвоего Димку. Как он пел! Александр Анатольевич привстал, чтобы взять гитару. Оглянувшись и не найдя ее, он лег обратно. Обычно Нина ее подавала, когда он просил. Наверное, опять куда-то спрятала. Прячет все время, потому что знает, что он будет расстраиваться, вспоминая, как с Димкой они пели вдвоем… Димки нет уже шесть лет… Шесть? Да. Уже шесть. Вон какой молодец, а говорили, что слабый такой, что и до годика не доживет. Дожил. И даже внука подарил. Сашке уже пять. Жаль, живет с матерью далеко. Редко видятся. Хороший парень, на Нинку похож. Такой же голубоглазый и русый… Да где она? Лариска ложится в девять — они бы не стали так долго сидеть. К тому же полдевятого Нина пьет лекарство. Телефон опять не взяла. Володька всегда ругается, что дозвониться не может, мать трубку не берет. Да как она возьмет, когда телефон тут все время, всегда его забывает…

Александр Анатольевич встал, опираясь о спинку кровати. Приступ кашля заставил его согнуться и сесть обратно. Но, отсидевшись, он снова встал и дошел до телефона. Никто не звонил. Им давно никто не звонит. Володька только, да и тот раз в пару-тройку дней. К Лариске сходить? Получится ли? Кашель опять заставил его присесть. Он волновался. Нина никогда не уходила надолго. И зачем он пошел вчера к Михалычу? Тогда она не ушла бы в аптеку, она ведь жаловалась вчера. Говорила, бок колет. Он видел, что что-то в аптечном шкафчике искала. Она никогда не жаловалась, все время была на ногах, вот и теперь уложила его и ушла. В дождь под вечер ушла. Зонт хоть не забыла? Нет. Не висит — значит, взяла.

В полдесятого он позвонил Володьке, но тот трубку не взял. Опять будет потом делами оправдываться. В десять он оделся. Сам не знал, зачем, но оделся и сел. Он еще не придумал, куда он пойдет, да и зачем. Володька не перезвонил, значит, занят. Александр Анатольевич вдруг осознал, что не знал, что ему делать. Уже давно, с того самого ноябрьского дня, когда он привел Нину в этот их с ней дом, под его рукой оказывалась нужная поглаженная рубашка, на столе ждал горячий обед и ужин, уроки у ребят всегда были сделаны. В их доме горел тот огонек тепла и семейного счастья, который зажгла в тот день Нина, его Нинка, и который она поддерживала и несла всю их уже такую долгую совместную жизнь. Она не давала этому огоньку потухнуть, умело разжигала его, даже когда, казалось, уже все. Уже конец. Она все могла и все умела. Его Нина. Его свет. Его жизнь. Да, черт побери, где она??
Он сел и по-детски заплакал. Вспомнил, что надо звонить в больницы, наверное. Но не мог. Только при одной мысли, что ее нет рядом, он не мог. Да и не могло ее не быть. Она сейчас придет, достанет из холодильника свой кефир, выпьет на ночь стакан, перед этим только ему чаю нальет с сушками( она всегда покупает их для него в магазине напротив), и они сядут разговаривать, а она будет вязать давно уже никому не нужные носки.. Он плакал тихо и беспомощно, потом закашлялся и долго мучился изнуряющим приступом…

В замке кто-то повернул ключ. Было пол одиннадцатого. Александр Анатольевич поднял опухшие от слез глаза на дверь. В его руках был зажат телефон, он не заметил, что уже час сидел на одном месте. В темноте. В пустоте. Cидел, плакал и кашлял. До боли знакомый голос, родной и такой нужный ему, необходимый и такой ценный, голос, без которого он как без рук, без которого он не он…этот голос недовольно пробурчал:” Еще раз не послушаешь меня- сам пойдешь за своими сиропами. В нашей аптеке не было, пришлось ехать на трамвае пять остановок туда. Да авария там была еще на перекрестке, парнишка какой-то перебегал дорогу, где не положено. Да обратно потом. Целых три часа убила. Тебя убить мало было бы. Сам бы оделся и пошел. Нашел девочку, гонять туда-сюда”…
Он поднял мокрые от слез глаза и увидел свою… девочку. Она, чуть тронутая годами, была все та же: юная, белокурая, стеснительная, чуть наклоняющая от робости голову влево, стояла перед ним, протягивая купленное для него прописанное лекарство. Стояла, как тогда, шестьдесят лет назад, когда, вылетев со звонком из аудитории, он увидел ее впервые и не нашелся, что сказать, кроме дурацкого: “Не повезло. Бывает”. А потом, чуть отбежав, повернулся и дал себе слово, что завтра же ее найдет… Потому, что повезло. Потому, что… бывает!