Елена Скульская: Переводчик похож на взломщика сейфов / Игорь Котюх

В марте 2020 года в издательстве Kite (Таллинн-Пайде) вышел коллективный поэтический сборник трех эстонских авторов «Я — твое стихотворение» (Юку-Калле Райд, Маарья Кангро и Ян Каус). Переводы выполнила Елена Скульская. В следующем месяце Игорь Котюх расспросил Елену Скульскую о работе переводчика и поэтике вошедших в коллективный сборник авторов. — «Новые облака»

ИГОРЬ КОТЮХ: Позвольте начать издалека. В 2011 году я написал эстонскую рецензию на Ваши русские переводы стихов Юхана Вийдинга, собранные в сборник «Ночная песня для мужского голоса» (link). Тогда я предположил, что Вы не ставите во главу угла точность, но выступаете одновременно и как формальный переводчик и как «русский Юхан Вийдинг», предлагая читателю вольный перевод, стихи, ищущие сходства с оригиналом. Согласны ли Вы с таким комментарием? Как Вы пришли к подобной манере перевода поэзии?

ЕЛЕНА СКУЛЬСКАЯ: Вы совершенно правы. Тогда я брала на себя не столько роль переводчика, сколько роль режиссера, отнесясь к первоисточнику, как к пьесе, которую разыгрывала на свой вкус и через которую, с помощью которой, посредством которой хотела передать что-то свое. Стихи Вийдинга словно подталкивали к такому решению – ведь он был человеком театра – не только выдающимся поэтом, но и удивительным актером, а потом и постановщиком. То есть в его стихах всегда существует такая умышленная мера недоговоренности, которую оставляет для режиссера хорошая драматургия. Поэзия, разумеется, тоже предполагает пропуски, но другие – в поэзии, когда бросаешь монетку слОва в бездну, то не ждешь, что бездна, любезно посмотрев на тебя, пришлет тебе сдачу, а в пьесе недоговоренность оставлена для твоей игры, твоего решения, твоя воля – сделать трагедию или фарс, которые всегда стоят, взявшись за руки, у Вийдинга-то несомненно.
Берясь за перевод, я приближалась к тем текстам, которые очень хорошо знала, любила, но важно еще вот что: мы были знакомы с Юханом с детства, а детская дружба особенно доверительна, поэтому брать, присваивать, превращать в свое для меня было естественным. Часть переводов я сделала при его жизни, и он принял их, потом переводила, вспоминая его, думая о той страшной и непоправимой потере, которой стало его самоубийство для всей культуры Эстонии.
Я бы еще вот что добавила: мера свободы переводчика, на самом деле, всегда определяется не им самим, но текстом, который он переводит; текст живой и умеет за себя постоять, он разрешает тебе ровно столько, сколько ему самому нужно для существования на другом языке. Иногда стихотворение захлопывает перед тобой двери, и ты остаешься ночевать на пороге, а иногда любовно приникает к тебе, отдаваясь твоей поэтической воле.

Переходим к книге «Я – твое стихотворение». В предисловии Вы пишете, что следует избегать дословного подхода, наделяя переводы искусственной «эстонскостью», но при этом отвергаете и вариант сделать эстонские стихи в переводе сугубо «русскими». И далее объясняете свое ноу-хау: «Думаю, нужно браться за переводы только тех стихов, чья тайнопись тебе понятна, чей шифр тобой разгадан: ты возьмешь эти стихи, как детей, за руку и переведешь сквозь поток машин на другую сторону улицы – в свой язык». Вопрос будет несколько «школьным» и наивным. Расшифруйте, пожалуйста, что является «рукой» стихотворения; что является опасным потоком машин для переводчика; как понять, что текст оригинала успешно переведен на другой язык?

Боюсь, без метафоры все равно не обойтись: мне кажется, переводчик похож на взломщика сейфов, профессионального «медвежатника»; в свое время хороший «медвежатник» спиливал ногти до мяса, чтобы у пальцев была болезненная чувствительность; в полнейшей тишине он медленно прокручивал диск замка и слышал то, что не слышал никто другой – щелчок, означающий, что одна из цифр найдена верно. Потом вторая, пятая, сейф открывался. То есть нужно непременно догадаться, что именно стоит за строчками стихов, какая картина, какая жизнь, какая тайна, почему, как, из-за чего появилось у поэта такое стихотворение. Ни один поэт, при всем желании (если это хороший поэт) сам тебе это объяснить не сможет, да и не надо, это – твоя работа – догадаться. Конечно, догадка, разгадка – вовсе не ответ на вопрос викторины, но осознание того волнения, предчувствия, вдохновения, которое было у автора в момент написания.
Это — начало, это – ты взял чужое стихотворение за руку. Дальше появляется масса соблазнов: опыт родной русской поэзии подсказывает тебе проверенные формы и ритмы, которые подходят переводимому стихотворению. Сама собой напрашивается рифма, привычные размеры, и вот ты уже с облегчением написал вполне усредненное русское стихотворение. Это – поток машин, под которые не следует попадать. Стихотворение не должно стать совершенно русским, оно должно сохранить эстонский «акцент» – оставь ему верлибр, не старайся повысить его градус, не расставляй знаки препинания, которых обычно вовсе избегает эстонская поэзия, не усложняй простоту, не упрощай сложность, словом, не рожай ребенка на свой лад, он уже родился, не надо лебедя превращать в гадкого утенка, чтобы он непременно был принят в утиную семью. Но и не коверкай русский язык, не веди перевод против шерсти русских букв, не сталкивай звуки, которые чураются друг друга в твоей родной речи, не прибегай к синтаксическим конструкциям, которые искусственны и натужны в русском языке, не пользуйся кальками…
Впрочем, каждый переводчик идет своим путем, и мне совершенно не пристало назидать…

Общий вопрос о переводе поэзии. Вы – активный литератор, на протяжении долгих лет пишущий высокохудожественные тексты в разных жанрах. Почему Вы взялись переводить поэзию? Что даёт Вам эта работа?

Я когда-то начинала с сочинения стихов. Выпустила несколько сборников. И как многие стихотворцы перешла к прозе. Но поэтические привычки не исчезают бесследно: я всегда могу определить по прозе автора, писал ли он изначально стихи… В моем случае стихи пишут почти все мои персонажи прозы. В последнем романе, который готовится к выходу, на сто страниц текста тридцать стихотворений. Но с годами увядает повод к стихам: бессонная ночь, растоптанная любовь, тоска, одиночество, отчаяние – всё это хорошо в молодости, потом многие вещи становятся реальностью без гиперболы – и ощущение одиночества (не того молодого одиночества в толпе, когда тебя не понимали), а одиночества, обусловленного уходом со сцены твоего поколения, не вымышленной, а реальной смертью близких людей, не предсказанием предательств и коварства, а их фактом. Но сама тяга к стихам остается. И вот стихи пишут твои персонажи. И ты переводишь чужие стихи. Ты как бы паразитируешь на чужих сильных страстях, вдохновляешься чужой любовью, чужой тоской. О, говоришь ты себе, я всё это прекрасно помню, знаю, я это испытала и я помогу тебе (переводимому поэту) высказать свою боль, тоску, грусть и на русском языке. Иными словами, для меня перевод стихов — возвращение в молодость, счастливое переживание несчастий в комфортных условиях.
Я не верю в переводчиков поэзии, которые сами не пишут или не писали стихи. Только стихотворец может переводить поэта; это – одна из граней профессии. В каком-то смысле всякий поэт переживает трагедию балерины, которая в цветущем возрасте должна спуститься с пуант на землю: балерина может сопротивляться возрасту и даже бить в этом смысле рекорды, выходя на сцену в 50 или 60 лет, может заняться детьми и внуками и с обидой забыть о театре, а может стать репетитором, хореографом – что бесконечно продлевает ее связь с балетом. Так и поэт: уйдя от собственных стихов, он может свою потребность в поэзии реализовывать, симулируя юношеские переживания, что смешно и жалко, а может заняться переводами.
Тут сделаем оговорку: есть исключения из правил и даже исключения великие, когда поэты (чаще мужчины) сохраняют способность писать лирические стихи от первого лица до конца дней.

Книга «Я – твое стихотворение» – это, по сути, три сборника под одной обложкой. Как подбирались авторы? Что их роднит и разнит?

Роднит поэтов возраст – поколение сорокалетних. Поколение моей дочери. Все трое вышли из-под влияния людей моего возраста и, сохраняя к нам приязнь и даже любовь, живут по своим законам: свободно и свободно. Именно отсутствие страхов, которыми мы были пропитаны, как бы мы ни храбрились, как бы ни фрондерствовали, сближает этих авторов. Им не нужно доказывать свою смелость, они просто не боятся…

Можно ли сказать, что с каждым автором у Вас сложились свои отношения и это в какой-то мере отразилось на Вашем переводческом методе в каждом случае?

Несомненно. Для меня важно, что все трое владеют русским языком и могут принять или не принять мой перевод. Так совпало, что во время подготовки сборника, когда я переводила Маарью Кангро, она переводила мои стихи из романа «Самсон выходит из парикмахерской». Приступая к работе, Маарья задала мне целый ряд вопросов, чтобы прояснить для себя какие-то моменты; я же, напротив, сначала перевожу, а потом жду реакции автора. В случае с Маарьей это было рискованным и, может быть, не совсем верным решением, ее поэтический словарный запас столь необычен, она использует такое количество специфической лексики, что я нередко, облазив все эстонско-русские словари, находила нужное мне слово в толковом словаре современного русского языка, и звучало оно так же, как и на эстонском, я просто не знала этого слова, прекрасно живущего и в русском языке. Я порой ошибалась, переводя Маарью: у нее, как и у большинства эстонских поэтов, всё написано прописными буквами, без знаков препинания, но тексты сложнейшие – слова из различных европейских языков автор порой не переводит на эстонский, а сохраняет в оригинале, ее языковое пространство огромно, иногда я терялась, но, в конце концов, мы совместными усилиями добились необходимого результата. Маарья Кангро, несомненно, была соавтором моего перевода, и работать с ней было прекрасно. Кроме всего прочего, эта работа сбила с меня некоторую языковую спесь и самоуверенность, напомнив, что нельзя никогда становиться «ленивой и нелюбопытной».
Если почти все стихи Маарьи взяты из ее последнего сборника Tuul («Ветер»), то Юку-Калле Райда, как и Яна Кауса я начала переводить очень давно. И тоже замечу, что Юку-Калле переводил и мои стихи, и мою прозу – я никогда не вмешивалась в его свободный метод перевода, но и он не сделал мне ни одного замечания, разве что показал мои переводы нескольким двуязычным своим друзьям, для которых родной – русский. Ян Каус во время подготовки сборника прислал мне и несколько совсем свежих стихотворений, которые не опубликованы еще на эстонском языке. Мне кажется, Яна я понимаю очень хорошо, чувствую в нем что-то братское и почему-то совершенно уверена, что перевожу его правильно. Это не значит, что легко, это значит – что почти своё. Один из основных его жанров – стихи в прозе. В русской поэзии их почти нет, и надо было найти ключик, который открывает полупоэтический-полупрозаический текст…

Насколько тесно Вы сотрудничали с авторами во время перевода их текстов? Какие отношения между автором и переводчиком Вы считаете оптимальными?

Мне кажется, между автором и переводчиком должна быть договоренность – любая. Скажем, я сама никогда не вмешиваюсь в готовый перевод своих текстов (два-три редчайших исключения), поскольку абсолютно доверяю Ингрид-Вельбаум Стауб – она переводит мою прозу, чувствуя и понимая ее, а что касается стихов, которые переводили Юку-Калле Райд, Эда Ахи и Маарья Кангро, то они брались за столь трудную, неподъемную работу, что мне и в голову не приходило в нее вмешиваться. Мои стихи и русские читатели понимают с трудом, а тут человек берет и переводит их, – могу только восхищаться. Словом, отношения могут быть любыми, но устраивающими обе стороны.

Первые переводы Юхана Вийдинга Вы сделали еще в 1979 году. Можно ли сказать, что с тех пор Вы многому научились как переводчик? Чему именно?

Я не уверена, что опыт в нашей профессии литератора что-то дает. Да, ремесло обретается с опытом, но ремеслом на самом высоком уровне может овладеть каждый, а всё остальное – замираешь в ужасе перед чистым экраном монитора и понимаешь, что всё нужно начинать с нуля.

Посмотрим на вопрос обратной стороны. Многие Ваши произведения переведены на эстонский. У Вас очень сложный язык – пышный, барочный, метафоричный, пестрящий аллюзиями на русскую и мировую литературу. Как Вы работаете с переводчиками? Рады их вопросам?

Вы сами уже всё объяснили: я только восхищаюсь своими переводчиками. Я всегда счастлива ответить на их вопросы, но если они мне их не задают, то и я не лезу со своими объяснениями.

Знаю, что со своими студентами из театральной студии Вы много лет делаете спектакли на нескольких языках, бережно разбирая оригинал и переводы, например, Шекспира. Почему Вам так дороги разные переводы одного и того же текста?

Я убеждена, что стихи есть вершина языка и, главное, залог его сохранности. Любой поэт, как сказал классик, часть своего языка, часть свой родной речи. И у каждого языка свои законы, своя музыка, свои принципы, свой характер, свой темперамент и так далее. Разбирая переводы, мы видим особенности разных языков и видим возможность перекинуть мостик от одного к другому и договориться!

Как стать переводчиком поэзии?

На мой взгляд, необходимы несколько непременных условий: самому быть стихотворцем, обязательно! Поэта может переводить только поэт (при этом переводы могу быть лучше твоих собственных стихов, но собственные стихи должны быть!). Второе – надо владеть ремеслом (не только отличать ямб от хорея, чего не мог достичь Онегин, но и свободно пользоваться всем инструментарием версификации – рифмой, тропами, всеми фигурами поэтической речи, поэтическое косноязычие – гибель для переводчика). Именно переводчики лучше всех знают цену поэтического ремесла. Третье – лучше всего переводить с оригинала или с очень и очень хорошего подстрочника, но всё равно нужно что-то знать о языке оригинала, понимать его специфику. Четвертое – нужно полюбить переводимые стихи, равнодушие — губительно в таком деле. А потом – просто пробовать. Каждый раз волнуясь и рискуя.