Артур Лааст: Мне помогала любовь к мировой литературе и истории / Игорь Котюх

Опытный редактор и переводчик рассказывает о литературной Эстонии в 1980-е.

Артур Лааст в домашнем кабинете. 30.06.2020, Пайде. Фото: Игорь Котюх.

ИГОРЬ КОТЮХ: Вы работали в известных во всем СССР литературных структурах, таких, например, как издательство «Ээсти раамат» и журнал «Радуга». Вы знаете, как работала всесоюзная издательская система, от института рецензентов – до распространения книг. При этом Ваша биография – эстонская семья, вынужденное детство в Сибири – в самом начале вроде не предполагала такого развития событий, попадания в гущу событий двух национальных литератур. Или я не прав, и Вы уже в детстве мечтали стать организатором литературной жизни, редактором и переводчиком?

АРТУР ЛААСТ: Начну с того, что я любил с детства читать книги и был усердным посетителем школьной библиотеки, а позже детского отделения Городской библиотеки, что на бульваре Эстония (в Таллинне – прим И.К.), как и городской библиотеки заполярного городка Инта в Коми АССР. Мечтал всегда иметь собственную библиотеку. О работе редактора или переводчика я тогда, в школьные годы, и не помышлял. Так как я получил в Московском университете квалификацию историка-востоковеда и переводчика-референта, то с основами письменного и устного перевода (последовательного и синхронного) и обработки текста я познакомился на специальных семинарах старших курсов.
После годов учебы в Москве и работы педагогом в Средней Азии я вернулся осенью 1975 года в Таллинн и только подумывал об устройстве на работу дома, как неожиданно мне предложили место старшего редактора в Госкомиздате Эстонии – попал, что называется, с корабля на бал. Это учреждение было создано в 1963 году как Комитет по печати при Совете Министров СССР, а в 1972 году преобразовано в союзно-республиканский Государственный Комитет Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. По-существу, это было министерство, где за планирование книгоиздания отвечала Главная редакция Госкомиздата, а мы, ее сотрудники, были чиновниками. Важное уточнение – цензурой занималась другая контора, пресловутый Главлит. Через некоторое время издательства стали предлагать мне редактировать рукописи на договорной основе, это была оплачиваемая в зависимости от объема рукописи работа в свободное от службы время. Так что биография моя скорее предполагала попадание на пересечение двух культур в широком смысле.

С чего началась Ваша работа в мире литературы? Какая организация обратила на Вас внимание? Или, наоборот, показалась Вам привлекательной?

Госкомиздат находился в одном здании с издательствами «Ээсти раамат» и «Валгус», это так называемый дом Сааринена на Пярнуском шоссе, 10. Эти издательства и стали мне предлагать отредактировать переводы, в основном с эстонского на русский язык. Но помню, самая первая рукопись была переводом на эстонский резко критической книги против западных советологов «Идеологическая борьба и литература» Альберта Беляева, перевод этот вышел в 1978 году. Уж как Беляев не поносил Джеймса Биллингтона и его книгу «The Icon and the Axe» (1966, рус перевод «Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры» (2001 – прим И.К.), а по прошествии времени того принимали уважительно в Москве как библиотекаря Конгресса США и признавали его правоту в интерпретации русской культуры, в 2008 он получил орден Дружбы РФ и был избран зарубежным членом Российской АН.
При всех переводах с русского всегда встает вопрос о правописании имен собственных западных языков, на эстонском (в отличии от литовского или латышского) они не транслитерируются, а пишутся так, как на соответствуюшем языке с латинской графикой.

Расскажите, пожалуйста, как происходило взаимодействие между Таллинном и Москвой по части издания новых книг и переиздания существующих. Списки, планы, сроки, тиражи, гонорары?

Госкомиздат получал от издательств тематические планы на год, как правило обеспеченные уже рукописями или договорами с авторами, переводчиками или составителями. Тематические, так как названия делились под разделы: художественная литература эстонская – классическая и современная, далее по жанрам – проза, поэзия, анталогии; литературоведение – истории словесности, монографии, словари, грамматики. Затем детская литература. Переводная литература по жанрам, переводы из литератур народов Советского Союза из общего объема переводов 50%, переводы из всей остальной мировой литературы 50%. Такова была директива. Без комментариев.
Также сводились в темпланы научная, научно-популярная и учебная литература, справочники, энциклопедии. И обязательно произведения Маркса, Энгельса, Ленина и находящихся у руля советских лидеров – с них и начинался сводный план.
Затем наша редакция сводила планы издательств, а было у нас их 5, к сводному темплану вместе с аннотациями. Сводный план обсуждался в ЦК Компартии Эстонии и после этого поступал «на добро» в Госкомиздат СССР.
Оставим здесь все мытарства в ЦК, и в Первопрестольной, и в цензурном ведомстве за скобками. Об этом красочно вспоминал Аксель Тамм, главред «Ээсти раамат».
Тиражи и гонорары, впрочем, отдельная тема. Тиражи определялись в основном с учетом спроса, но не всегда. «Труды» руководителей партии, которые они не всегда сами писали и даже читали, выпускались с ущербом для издательства, эти затраты старались покрыть за счет больших тиражей, выпуская, к примеру, эстонский перевод «Мастера и Маргариты» М. Булгакова тиражом 60 тысяч экземпляров. (Помню, что наш председатель Госкомиздата Лембит Кайк получил в Москве за это взбучку – перестарался. Это было вообще первое в Союзе книжное издание ныне культового романа.) Заслуженные перед властью советские писатели, действуя через ЦК КП Эстонии, добивались бóльших тиражей, а значит и гонораров (потом на складах Книготорга лежали десятки тысяч нераспродаваемых экземпляров «избранных сочинений», помню случай с Ааду Хинтом).
Гонорар платили по договору за печатный лист (ок. 24 страниц машинописи или 16 страниц книжных) помноженный на реальный объем издания. Тиражная норма прозы была 12 тысяч экземпляров и за это платили 100%. За вторую тиражную норму платили 60%, за третью 40%, если тираж был 36 тысяч, гонорар составлял 200% (100+60+40). Если тираж был выше, за следующие нормы платили по 20%. Для поэзии были другие тиражные нормы, если не ошибаюсь 4 тысячи, часто таким и оказывался весь тираж сборника. При переиздании платили меньше, начиная где-то с 60%. Исключение составляли избранные произведения и собрания сочинений, гонорар платили как за первоиздание.

Сегодня часто сетуют, что распался институт редакторов и переводчиков, что издательства экономят на специалистах в ущерб качеству. Вы разделяете такую оценку? Раньше переводили и редактировали лучше?

Раньше издательства были государственные, как совхозы. Нынче они частные и должны экономить, но среди десятков издательств есть и такие, которые нанимают редакторов по договору и выпускают качественные книги. Не скажу, что раньше переводили и редактировали лучше, многое зависит и сейчас от таланта литератора и престижа издателя. Если раньше издавалось около 40 книг переводов из литератур народов Сов. Союза и столько же переводов остального мира, просеянных через сито коммунистической власти, но тиражами по 20-50 тысяч экземпляров, то сейчас вы можете выбрать книги сотен авторов, выходящих ежегодно. Но тиражами одна, две, реже три и более тысяч, как в остальном мире. Художественной (и не очень) литературы выходит в десятки раз больше, чем при Советах, есть что выбрать – судите сами, что лучше для читателя. Раньше на наших книжных полках стояли почти одни и те же книги, картина была унылая. Я покупал не более 20 переводных книг в год, просто не было выбора.

Вы – большой книжный гурман. Обращаете внимание не только на качество текста, но и на полиграфию издания (бумага, обложка, иллюстрации, шрифт, верстка). В советское время, 1980-е в Эстонии, было легко издать красивую книгу? Были ли моменты, когда типографиям не хватало сырья для печати?

Библиофилия – это род болезни, не могу купить или взять в библиотеке замызганную книгу, в ней должно быть все прекрасно, вашими словами – бумага, обложка, иллюстрации, шрифт, верстка, это как Антон Павлович говорил о человеке. Совершенно случайно приобрел я недавно томик «Valimik» Алексиса Раннита, New York, 1985, как новенький, очень изящное издание, библиофильное – я был счастлив. Я ценю мастерский стих Раннита, и меня не волнует, что некоторые воротили нос в эмиграции.
Есть у меня хорошие мини-книги, ценные издания по искусству, французские, итальянские. Но и на Западе есть огромное количество недорогих альбомов невысокого качества. Сейчас у нас можно купить в Apollo и Rahva Raamat очень хорошие русские книги, красиво оформленные, они дешевле наших. Но тиражи ужасают, 3-5 тысяч экземпляров, и это первоиздания переводов на русский известных писателей!
В советские годы проходили местные, балтийские и союзные конкурсы, и часто наши издательства получали премии по всем видам изданий, детские книги, стихотворные сборники, альбомы. Оценивался макет, художественное оформление. Небольшой лимит был на иностранную полиграфическую базу, несколькo альбомов и книг по искусству печаталось в ГДР (в красной Пруссии, как у нас шутили). Для конкурсов ежегодно составлялся список особо качественных изданий, находилась хорошая бумага, материал для переплета. Для остальной продукции оставались проблемы с качеством бумаги, в худшие времена блок иной книги был двух-трех цветов из-за разных сортов бумаги. Неважно было и с переплетным материалом, готовые книги начинали корежиться. Но оформлены были наши книги на уровне, было немало хороших книжных художников.

Вы – чистый билингва, редактор очень сложных книг на русском и эстонском языках; поэзии, прозы, научно-популярных изданий. Как Вы обнаружили в себе смелость и способность справиться с работой на таких разных языках, в таких разных жанрах?

Трудно сказать, дорогу осилит идущий. Помогали все же любовь к мировой литературе и истории, образование МГУ, кое-какой жизненный опыт, приобретенный в Азии. Первое испытание для меня как редактора пришло в 1979 году. К Олимпийским играм 1980 года вышел переводной энциклопедический справочник «Советская Эстония» объемом ок. 60 печатных листов (тогда все указывалось в выходных данных книги). Непомерный труд по редактированию был возложен издательством «Валгус» на одного человека – халтурные переводчики, сжатые сроки и большой объем работы довели Нину Ребане до тяжелой болезни и затем к смерти. Мне предложили отредактировать срочно несколько разделов – геология, литература, печать, искусство и театр, примерно 1/8 всего текста. Переводчик раздела геологии БТ как-то не знал, что в Эстонии дают высшее образование по геологии, существует терминология, отраслевой словарь. Вместо pinnavesi = грунтовая вода он придумал поверхностную воду и т.п.; это означало, что всю работу за переводчика должен был проделать редактор. То же с разделом театр, переводчик перевел названия всех зарубежных пьес, опер и балетов на наших сценах с эстонского (!), причем работал ГМ завлитом Русского театра. Стоило лишь заглянуть в двухтомник (1970).
Юджина О’Нила, чтобы узнать – «Pikk päevatee kaob öösse» на русском «Долгий путь в ночь». Всю работу за него сделал я, а гонорар был у редактора, кстати, в 4 раза меньше.
Неудивительно, почему «сгорела» Нина Ребане, симпатичная умная дама среднего возраста с совершенно поседевшей головой. На нашей работе не она одна потеряла здоровье.
Перевод монографии Хельги Тынсон «Георг Отс», 1981, был забракован автором, хотя она сама настаивала на конкретной переводчице с музыкальным образованием. Гонорар был ей издательством выплачен и издательство не могло заказать новый перевод. Тогда директор «Ээсти раамат» Роман Сийрак попросил меня взяться за редактирование (это было все же много дешевле нового перевода); поручение было весьма дипломатическое, вся работа проходила у автора на дому, в течение года я еженедельно приходил к ней «с готовым заданием», мы читали перевод фразу за фразой. (Как-то ХТ сказала, что все кто ей в жизни перечили, скоро быстро умирали! Я понял и не спорил с ней, но на правильности своих вариантов перевода настаивал. Так мы и поладили. Как музыковед она была очень профессиональна, училась в свое время в Московской консерватории.)
Своего рода испытанием была и редактура перевода «Истории Таллина (до 60-х годов XIX века)», 1983, объемом ок. 35 печатных листов, 400 стр. плотного текста. Переводчиков было несколько, отсюда разнобои хотя бы в названиях средневековых реалий и памятников архитектуры. Обнаружились противоречия по существу и в тексте самого оригинала, их надо было в переводе непременно скорректировать.
Зато очень качественный и точный был перевод сборника эссе Йоханнеса Семпера «Странствия мысли», 1984, 390 стр. Айн Тоотс перелистал, например, весь русский перевод «В поисках утраченного времени», чтобы установить в эссе «Марсель Пруст» отдельные фразы и отрывки из прустовского романа, которые Семпер приводил в своем тексте для журнала «Лооминг» в 1923 году на эстонском. А мог бы сослаться на трудности и перевести косвенно, с эстонского. С этой же тщательностью переведены эссе об Уолте Уитмене, Эмиле Верхарне, Монтене, Андрее Белом, очерки о музыке и творчестве Александра Скрябина (по поводу смерти в 1915 году). Айн Тоотс составил обширный указатель, где более 500 имен.
К столетию Фридеберта Тугласа в 1985 году планировался сборник новелл, миниатюр и маргиналий «Небесные всадники», книга вышла фантастическим тиражом 60 тысяч экземпляров, с прекрасными иллюстрациями Владислава Станишевского. Было одно удовольствие следить за гибким и выразительным переводом молодых тогда переводчиков Ирины и Виталия Белобровцевых, они же и составители, и комментаторы текстов. Это было началом их плодотворной деятельности в литературной сфере. Я же предложил добавить в этот юбилейный сборник стихотворение Яана Кросса «День андрогина», посвященное магии прозы Тугласа. Стихи перевел по моему подстрочнику Давид Самойлов, а мне посчастливилось посетить Поэта в его пярнуском доме.

Писатель в жизни редактора. Переводчик в жизни редактора. Расскажите, пожалуйста, с кем Вам было интересно работать? Кто покорно принимал Ваши поправки, кто делал это после некоторых споров?

Мне кажется, что ответы на эти два вопроса можно объединить. Я был знаком с эстонскими писателями, но редко по работе. Я указывал иногда им на неточности, связанные с географией, историей, неправильным переводом иностранного выражения в эстонском тексте, не будучи их редактором. И такие эрудированные писатели как Энн Ветемаа, Арво Валтон, Лилли Промет (двоюродная сестра моей матери) соглашались и правили огрехи при переиздании своих книг. Иногда ошибки оригинала обнаруживались уже при работе с переводным текстом. Заранее прошу прощения за такое мнение – иногда писателям военного и непосредственно послевоенного времени попросту не хватало образования, чтобы разобраться в сложных вопросах философии, психологии, истории, искусства. Власть предпочитала авторов несложных, но идеологически подкованных.
Я не редактировал до работы в журнале «Радуга» авторские тексты русских авторов, в «Ээсти раамат» это были для меня, как правило, переводы. Обычно переводчики соглашались с поправками, ошибки были связаны с недопониманием идиом, образных выражений или отдельных слов оригинала, это было сплошь и рядом. Но такие слабые переводы, которые надо было самому доводить до ума, мы в принципе и не принимали. Каждый желающий мог пробовать себя на стезе перевода, с этой целью было достачно дать страниц 6-8 для пробного перевода. Так мы находили новых потенциальных переводчиков, но редко.
Вообще интересно было работать с творческими переводчиками. Править лексические ошибки было нетрудно, но если переводчик не улавливал интонации автора, своеобразия его стиля, то тут редактор поднимал руки – править, отредактировать это было невозможно. Иногда издательство вынуждено было пойти на компромисс (плохой переводчик – важный начальник; поджимали сроки – плановое хозяйство!) и редактор дорабатывал слабый текст, получая половину гонорара переводчика.
Попадались безупречные переводчики – как упомянутый Айн Тоотс. Их не так мало, но не буду их тут перечислять. В нашем случае первое условие – это знание в совершенстве (насколько это возможно) эстонского и русского языков, филологическая культура. С трудом верится, но это было редкостью при всем количестве людей, вроде знающих хорошо два языка. Но это остается редкостью и сейчас. Безупречный переводчик в идеале билингва, а мы имеем обычно дело с диглоссией, и этого недостачно для высокого качества переводного прозаического текста. Не говоря о том, что переводить надо только очень хорошую прозу.
Удивительно, но лучшие переводчики поэзии зачастую не владели хорошо эстонским, либо вообще не владели. Иногда было достаточно подстрочника, рисунка женских и мужских рифм, размера стиха – и благодаря чутью и поэтическому таланту получались прекрасные русские стихи. Так переводы москвича Александра Зорина из Уку Мазинга просто гениальны.

Вы указаны как один из редакторов легендарной «Антологии эстонской поэзии 1637-1987» (1990). В какой мере это собрание учитывало опыт предыдущих антологий – составленной Игорем Северяниным «Поэты Эстонии» (1928), а также изданий серии «Библиотека поэта» («Большая» – в 1951 году и «Малая» – в 1974 году)? Как составители Эльвира Михайлова и Линда Рууд сотрудничали с Вами, в чем заключалась Ваша работа?

К концу 1986 года здоровье мое оказалось подорванным, и после тяжелой операции я ушел из Госкомиздата после 10 лет службы там. Сказалась постоянная двойная нагрузка в качестве чиновника бюрократической конторы и внештатного редактора.
В начале 1987 года я перешел в только что созданную отдельную редакцию литературы на русском языке издательства «Ээсти раамат»; возглавила редакцию Нелли Абашина-Мельц. Там я проработал около трех лет, было множество интересных и не очень рукописей.
Помню, нам нужно было переиздать «Ледовую книгу» Юхана Смуула тиражом 200 000 для Союзного рынка, книга была в списке обязательного чтения для студентов-филологов всех вузов Сов. Союза. Она выходила в России уже 16 раз, казалось достаточно бегло пробежаться по тексту и все дела. Уже на первых страницах начинались странности, пришлось взять оригинал – пошли ошибки и отсебятина. Вместе с Татьяной Верхоустинской мы внесли множество поправок. В книге не раз упоминалась морская тоска, которую моряки у нас называют Suur Hall, но как «Большой Халь» это полная бессмыслица, и мы нашли, что моряков в безбрежном океане одолевала Тоска Зеленая. Tempida piiritust – это не выбирать темп употребления этого напитка моряками, а разбавлять его водой. Бедные студенты…
Рукопись антологии поступила ко мне в качестве плановой работы и было видно, что составители пользовались названными двумя сборниками эстонскои поэзии 1951 и 1974 годов и множеством авторских переводных сборников, которые вышли после 1974 года. Чуть не половину антологии составляют переводы Светлана Семененко. Мне нравятся переводы Александра Зорина и Юнны Мориц. От Игоря Северянина всего четыре перевода, два из Марие Ундер и два из Хенрика Виснапуу. В целом рукопись была составлена продуманно и взвешенно, имела так сказать законченный вид. Я как редактор перевода и не должен был судить о содержании и выборе составителей. Но мне не давала покоя рутина, по которой история поэзии у нас начиналась с Кристьяна Яака Петерсона в начале ХIХ века, будто и не было до этого полутора веков поэзии барокко и стихов на случай (свадебные, на смерть короля, плач по гибели Тарту), пусть авторы эстонских стихов и не были все эстонцы. Меня вдохновила статья Айна Каалепа «350 лет эстонской поэзии» в ноябрьском номере журнала «Лооминг» за 1987 год.
С позволения автора я перевел статью, чуть изменив конец и сделал ее вступлением к антологии. Я выбрал тексты из сборника «17. sajandi ja 18. sajandi alguse eestikeelne juhuluule» (Eesti Raamat, 1973) и воспользовался помощью коллеги Энделя Прийделя, чтобы вычитать факсимильные тексты в готике и понять смысл некоторых темных мест. Затем я сделал русский подстрочник выбранных стихов и заказал переводы. Вот так получилась книга, которая вышла в 1990 году.

Как Вы пришли работать в журнал «Радуга»? Каковы особенности работы в популярном литературном издании? Количество сотрудников, письма в редакцию, «быстрые» и «медленные» публикации, планирование номеров, коммуникация с эстоноязычной редакцией журнала?

Где-то в начале 1989 года ушел из русской половины редакции «Викеркаар-Радуга» Михаил Веллер, дела его пошли в гору и молодой тогда сочинитель решил стать фрилансером. Главред Рейн Вейдеманн сделал мне предложение, от которого было трудно отказаться и я плавно перешел весной 1989 года из издательства в журнал. Замглавред была Алла Каллас, бывшая ленинградка, вышедшая замуж за эстонского писателя. В русской половине журнала нас было четверо вместе с машинисткой Мариной Тервонен, которая была хорошей поэтессой и переводчицей. В редакции я проработал года два, и ввиду более высокой зарплаты я стал затем синхронным переводчиком Верховного Совета Эстонской Республики (так это стало называться в переходный период), времена наступили суровые.
Работать было возможно только дома в неприсутственные дни, в присутственные же редакция представляла из себя нечто среднее между клубом и общественной приемной, где более настойчивый посетитель вытеснял засидевшегося другого посетителя. Все эти подающие надежды авторы были удивительно говорливы, попадая в «творческую» атмосферу. Тем не менее в Радуге выходили содержательные номера, где были проза и стихи русских авторов, переводы, публицистика, статьи о философии и искусстве, белых пятнах истории. Кое-чего мы перенимали у эстонской половины редакции, статьи об авангардном искусстве, иллюстрации у нас были вообще общие. Я стал сам переводить «Философский блокнот» очень требовательного Юло Каеватса, который считал, что дословный перевод каждого слова – это хороший перевод. Авторы наши весьма уважали свое творчество.
Я выбрал 10 статей Юрия Михайловича Лотмана из научных сборников (тираж их был 300 экземпляров) Тартуского университета, мы встретились и он дал добро на публикацию с условием сохранения примечаний. Он знал меня как переводчика эстонских субтитров его большого цикла популярных теле-лекций о русской культуре. Эти его 10 эссе печатались в «Радуге» с лета 1991 года до лета 1992 года.
Осенью 1990 года 90-летняя Анастасия Цветаева, уезжая навсегда из Эстонии, где она проводила лето в деревне Кясму уже 30 сезонов, занесла к нам в редакцию по пути на вокзал свои воспоминания. Редактура требовалась минимальная и «Моя Эстония» печаталась в трех первых номерах 1991 года.
На письма авторов мы, конечно, отвечали, отклонять надо было очень мягко. Многочисленные стихотворцы были весьма настойчивые, иногда и агрессивные. Можно было понять Мишу Веллера, которому некий возмущенный нарвитянин писал в стихах: «Сто моих соловьиных трелей / Погубил проклятый Веллер» и приплюсовал физические угрозы уже прозой.
Я рекомендовал взамен меня перед своим уходом Эльвиру Михайлову, которая впоследствии прекрасно сработалась с Аллой Каллас, втроем вместе с Верой Прохоровой они вели журнал до печального конца.
Нашей русской публике литературные русские журналы, если вспомнить, например, «Вышгород» и «Плуг», увы, сегодня не нужны.