Андрей Иванов. Без названия. Фрагмент романа

1

Ей понадобилось пять лет, чтобы понять, что она не может жить с человеком, который не верит в ее бога.
Мы потихоньку разъехались; со скрипом, натянутыми до предела нервами, с гримасами и напряженным шепотом из сумеречного фильма (гроза за толстыми шторами и умирающая старуха в углу). Месяцами перетягивали барахло. Хождение в банк и полная конспирация. Скрывали от всех, как неприличную болезнь. Себя убедили, что это временно. Есть врачи, которые это лечат. Найдутся. Вылечат. Это как бесплодие. Кто-то один виноват.
В нашем случае, конечно, я. Дело во мне. Инициатор всех идиотских затей. Я согласился. Пусть считается, что во всем виноват я. Да так и было на самом деле. Где-то что-то треснуло, меня наполнило копотью. Есть внутри человека фильтры, которые следует менять время от времени. Срок годности истек. Жизнь подловила, как дорожный полицейский.
Абсурд! Фарс!
Когда-нибудь и это кончится…
Началось незадолго до того, как… я опять закурил. Почему-то Лена считала, что я кого-то завел на стороне, и это было связано с курением. Я выходил покурить на балкон, брал бутылку пива, две сигареты и шел на балкон. Сначала думал она шутит.
– Сидишь там, куришь с таким задумчивым видом…
Потом меня это стало нервировать.
– Вспоминаешь старую любовь? Или завел новую?
Она представить себе не может, как это обременительно в сорок быть не только женатым, но и иметь любовницу, или мучить себя какими-то ненужными воспоминаниями. Чтобы тянуть помимо груза, каким я оброс за последние десять лет, тайные связи, нужно иметь железное здоровье и кучу денег. Ни того, ни другого у меня нет, не было и не будет. Но разубеждать бессмысленно, проще развестись. Не бросать же курить из-за этого?
Стоило закурить, как все поглупели; каждый задает одни и те же дурацкие вопросы: «С чего это ты начал курить?», «Ты же столько лет не курил! Чего вдруг?». Спасения от них нет.
Курил тайком, как персонаж Этторе Шмитца. Находил места (я много шляюсь там и тут). У речки Пирита, в леске, не доходя до моста. На заброшенном футбольном поле: прислонившись к поржавевшей штанге, глядясь в лужу, пиная пустую бутылку, руки в брюки с кочки на кочку, как ворона… Или там, где когда-то были военные локаторы: с холма видно здание старой военной больницы (стала похожей на морг). Я уходил туда, как наркоман, всего-то затем, чтобы спокойно выкурить сигарету. Крался вдоль местами разрушенной больничной стены, шел в ельник, глядя себе под ноги, надвинув кепку на глаза. Вонючие кусты, покрышки, шприцы… Сюда частенько заезжают бумеры со шлюхами и под Сердючку прямо на капоте — раз-раз, все будет хорошо, гоп-шлеп — и поехали дальше. Дичайшее место, болотистое. Брошенное строительство ангаров. Обросшие мхом бетонные блоки, заполненные сине-зеленой жижей ямы фундамента, холодильник, пробитый кинескоп, ванна с водорослями, ржавая антенна с ошметками военной формы. Пост-апокалиптическая свалка. В громадной мусорной куче я обнаружил нору, в которой кто-то копошился; существо было обернуто в целлофан, оно шуршало и кряхтело, выбралось, сплюнуло, побрело. Я уходил к большой, как пруд, луже, в которой плавали утки. Забирался на цементные блоки. Оттуда был виден залив, песчаная полоска, маяк. Я курил, глядя на вспыхивающую красную точку и думал: моя жизнь вот так же — вспыхнет ненадолго и замрет на годы… а когда-нибудь навсегда… Не Великий Тик, а какое-то блядское подмигивание, как глаз моего друга детства Томаса: когда Томас нервничал или что-нибудь запальчиво рассказывал, его левый глаз начинал дергаться… Думать о нем хотелось меньше всего; я торопливо зажигал спичку, будто тоже подавая сигнал.

 
* * *
Да, я опять закурил – покупал подарочек дяде. Решил, что куплю ему кубинские сигариллы, и обрадовался. Я редко делаю подарки, а тут прям зачесалось: скорей-скорей! Купить и послать! Великолепная идея! Сигариллы!
Захожу в табачный на Нарвамантеэ, из-за прилавка выскакивает девушка с рожками, бабочкой на шее, в плэйбойской юбочке. «Тере пяэваст!» – «Здравствуйте», – отвечаю. Она танцует вокруг меня с мигающей разноцветными огоньками шариковой ручкой и какими-то бумажками. Чулки искрятся, стучат каблуки: «Вы не представляете, как Вам повезло! В нашем магазине небывалая скидка на алкоголь!» – Отказываюсь без слов. – «Да вы что! Новый товар за пол-цены, карта клиента…» – Подмигивает, и делает губками сердечко. Все в ней дышит, – barely legal, – свеженюбильная красотка, – из нее прут гармоны… кожа по швам трескается… мне не светит… что бы ты там ни предлагала… на эти крючки я не клюю… вся моя шкура изодрана… Enough is enough! Стойко выдержал напор, сухо, с притворной усталостью: «Мне в табачный отдел». Иду. Она за мной, цок-цок, забегает вперед: «Так что ж Вы думаете! Мы и тут со скидкой!» – Цок-цок – карта клиента бесплатно – цок-цок – 10% скидки в течение трех месяцев!
Ей удалось меня убедить, будто я действительно что-то выигрываю. Она так улыбалась, что я поверил, будто мне что-то перепадет, если я стану клиентом, и она тогда будто бы со мной заодно, мол, так мы обхитрим магазин! Согласился, – заполняя бланк, почему-то вписал имя моего дяди и вымышленный адрес.
Долго выбирал… Тех, что курил он тогда, в своей студии на Нёрребро, не было, даже похожих… Она достала ключи, открыла стеклянный шкафчик, который был под сигнализацией, со словами «умопомрачительные цены!» извлекала толстые, как вибраторы, сигары, нюхала их, закатывала глазки. Меня эта клоунада нервировала. Выбрал подешевле сигариллы и табак, быстро ушел, злющий.
В тот день на почту сил не хватило, напился – все время вспоминал, как продавщица танцевала вокруг меня, как нюхала сигары, закатывая глазки, – пропустил дату. Напомнила Лена, – а, черт! Позвонил дяде похмельный и, извиняясь, якобы ненароком обмолвился, что купил подарок… на почту забежать как-то не получилось…
– Какой еще подарок! Какая почта! С ума сошел! – кричал дядя. – Не надо никаких подарков! Никаких напоминаний об этой скорбной дате, ничего не хочу слышать! Вот и мать твоя учудила, представляешь, прислала посылку, конфеты, шоколадки калевские, шарфик, открытку с датой 55, зачем? Глупости! Ничего не присылай!
Я сказал, что всего лишь табак и сигариллы…
– Табак?! Ну вот еще! Я в жизни не курил трубку! Это так старит… Ни за что! Сигариллы присылай, а табак кури сам!
И я закурил…
Это сильно нервировало Лену. Она думала, что я курю и о чем-то там думаю. Мы без того часто ссорились. Я уходил бродить, шатался возле реки, кидал в воду билетики и смотрел, как они плывут. Вот бы мне так уплыть, думал я и плелся к моей луже, выкуривал там пару самокруток и думал: «Надо разъехаться… Пора кончать эти пытки… Ведь нам обоим это все так… мучительно…»
Но сделать это было не просто: люди, у которых есть общая могилка – пусть они ходят к ней разными тропами и в разные дни, так легко разойтись не могут.

 
* * *
Я переехал в дом с длинными коридорами (кажется, бывшая общага), недалеко от порта, на стыке улиц Нафта и Туукри. Случайное объявление на автобусной остановке, едва разобрал мелкий подтекший почерк. Очень дешевая двушка, полупустая, почти как в отеле, ничего лишнего (в первую очередь, никаких посредников); окно спальни с видом на заброшенное строительство: сваи, блоки, яма с мутной жижей и где-то там море. Меня пленили заброшенная богадельня на пустыре (старинное здание с мансардой и позеленевшей крышей) и обглоданная кирпичная стена с надписями, вдоль которой росли старые тополя – поблескивали на солнце до серебра яркие листья.
«Скоро июнь, – думал я, поджидая хозяина квартиры. – Будет много пуху…»
С рокотом и визгом из-за угла вылетела на роликах Лолита — синие шорты, розовая футболка, поросячьи хвостики с огромными розовыми бантами (один развязался и длинной лентой развивался, как флажок). Она неслась и оглядывалась, захлебываясь от смеха. На углу появились мальчишки, что-то кричали ей вслед. Неуклюже громыхнула на ступеньках, сказала «да блинн!» на всю улицу, показала мальчишкам «fuck» и с вызовом хлопнула дверью. Некоторое время в подъезде гремели ее ролики.
«Живая улица», – подумал я.
Хозяин все время опаздывал; старый водолаз, переболевший всеми возможными болезнями; жил в соседнем доме, а добирался так долго, словно ехал с другого конца города. Пока он так полз – то с палкой, то на костылях, как всамделишный краб, я безмятежно ходил по потрескавшемуся асфальту, переступая через корни деревьев и битые бутылки, читал надписи на стенах, выискивал в коре тополей вырезанные имена и улыбался сам себе: никто не знает, что я тут… никто не знает, что я задумал, – внутри меня веселился бесенок, как перед пьянкой.
Стена тянулась далеко, несколько раз загибалась, обваливалась… Так бывает, линия судьбы на ладони пропадет и потом – после болезни или комы – появится вновь, вот и эта стена росла, казалось, из самого детства и осколками, столбами дотягивала до моря юности, где разворачивалось за глыбами камней, как старая советская газета: верфь с ржавыми кораблями, груженными лесом баржами, кранами и вспышками сварочных аппаратов. Я присел на камень, закурил и… решил тут остаться.
«Поживу какое-то время, – сказал я себе, – напишу роман…»
На мгновение мне показалось, будто кто-то вдул в мою голову эти мысли, как эпену; я закатил глаза, повернулся к солнцу. Оно лавой легло на веки. Мурашки пробежали по телу. До корешков волос пробрал восторг. И обдало покоем, небывалым, преступным, предательским, но настолько сладостным, что в ту минуту я готов был биться насмерть за этот покой.

 
* * *
К счастью, я первым понял, что Леночка больше не может со мной жить. Если бы она узнала, что я продаю гороскопы…
С трудом верится, что мы в XXI веке: люди до сих пор верят во всякую чушь!
Я никому не стал говорить, что нашел хорошую работенку (о деньгах теперь можно не беспокоиться: какое это облегчение!). Мать меня просто живьем съела бы, скажи я ей, чем мы там занимаемся; от Леночки скрывал по разным причинам, – от нее я очень многое скрывал.
Во-первых, торговля по телефону гороскопами – это унизительно, впрочем, как всякая торговля. До этого меня называли консультантом по индустриальному рынку, затем была служба поддержки клиентов (различных IT продуктов), там меня называли «специалистом», случалось и – «менеджером», иногда. А теперь? Как назвать меня теперь? Прорицатель? Профан? Пройдоха? Она бы сгорала от стыда: что сказать родителям и подругам? Мой муж продает по телефону гороскопы. Ужасно, согласен, но… такие деньги (в том-то и дело, я не хотел, чтоб все знали, что я получаю такие деньги).
Во-вторых, работа была черная, все это было нелегально, она бы с ума сошла, если бы узнала, что я не плачу налоги, да еще торгую фуколками, которые переписывают от руки какие-то шалавы из Нарвы и Кохтла-Ярве… Да, и если бы она увидела, какие там пьянки… Ведь есть Бог, который все видит.
Нет, ей лучше не знать, в какое дерьмо я вляпался. Я и сам понимал… но противостоять этому было невозможно. Там пили каждый день. Деньги сыпались. Скандинавы как одержимые заказывали гороскопы, хозяин платил исправно и щедро, – бросать было никак нельзя (на носу кризис, нужен запас).
«Пока масть идет, надо работать, – говорил я себе. – Поднакоплю и брошу. Найду что-нибудь другое, все образуется. И пить можно завязать. Пересяду на траву, завяжу с пьянкой».
Когда я понял, что шарашка у черта на куличках – это жила, я начал ходить туда, притворяясь, будто ищу работу, навещаю маму, хожу к друзьям, снова и снова ищу работу, иду на встречу с потенциальным работодателем, на консультацию, даже записался на курсы эстонского (не оплатил, но сказал, будто оплатил и – теперь надо ходить каждый день, – прекрасный предлог!), а сам ехал за город к старому финну Юлиусу, получал у него адреса, садился за телефон и звонил, звонил, звонил, три, четыре, пять часов толкал гороскопы датчанам, получал пятьсот, шестьсот, а то и тысячу, прятал в носок и молчал. Открыл счет в Nordea (название банка – прим. автора), никому об этом ничего не сказал, складывал туда выручку.
Я сумел хитро задрапировать следы. Почти как Маттиа Паскаль. О, как он был прав! Близкие – вот от кого надо прятаться; они-то и вяжут тебя по рукам; как только покажешь им деньги, они схватятся за голову, а потом начнут ими распоряжаться, как собственными. Поэтому, как герой рассказа Семенона, на которого обрушилось фантастическое наследство, придумал спрятаться от всех. Чтобы никто ничего не подумал, изобрел весомые причины для отъезда (я их по ночам выдумывал, лежал, слушал, как сопит жена, и думал).

 
* * *
Мысль съехать меня посетила на работе…
Мой шеф, Юлиус, финский швед с туманным прошлым посреди антикварного настоящего, человек с глазами фокусника или мага (левый, зеленый, был значительно больше правого, водянисто-голубого, к тому же правый видел хуже и время от времени закатывался), великолепно играл в шахматы и умел делать сложные математические расчеты в уме, всю жизнь обходился без бухгалтера и с легкостью водил за нос налоговые инспекции многих стран. Юлиус так хитро устроил свое предприятие, что казалось, будто оно существовало само по себе, словно вопреки силе гравитации вращающийся в воздухе perpetuum mobile, а он, скромный изобретатель, стоял в сторонке и украдкой любовался. Да и каждый из нас – телефонистов – нет-нет да залюбовался его шедевром, и каждый, несомненно, не раз задумался: в чем тут секрет? как это работает и приносит доход? Да еще такой!
Юлиус без особого усердия умел скрывать очевидное. Существуют ведь замечательные кукольные театры, где вместе с куклами на сцене гуляют кукловоды, видны натянутые нити или руки, и все это нисколько не портит спектакля, не мешает видеть кукол живыми. Так и Юлиус строил свое предприятие, оставляя обнаженными трубы, арматуру и даже не прятал актеров: на его вечеринках частенько появлялся русский мужик лет шестидесяти, придурковатый, шишковатый весельчак с бородой по пояс (говорят, бомж), которого Юлиус, нарядив в тюрбан и мантию, выдавал на своем сайте за доктора Пурушу Йоги, великого составителя точнейших в мире индийских гороскопов; а также наездами гостила пенсионерка из Швеции, старушка с лошадиными зубами, зловещим цыганским взглядом и по-ахматовски крючковатым носом – из нее он вылепил знаменитую на всю Скандинавию медиума-прорицательницу Софию Хемлиберг (причем сама пенсионерка верила, будто прорицательница существует, только не желает появляться на людях и фотографироваться).
Он хорошо знал людей, безошибочно отбирал таких, кто легко вливался в дело, с азартом отдавался работе; чуть ли не с первого взгляда угадывал, кто переступит через себя, а кто нет, кого засосет, а кто побежит от его изобретения, как от черта.
Когда я туда попал, бизнес функционировал уже больше десяти лет. Я часто себя спрашивал: знал ли он, насколько растлевает эта работа? Иногда я полагал, что Юлиус не настолько проницателен, что он действует наобум, очень многое не додумывает, а кое-что оставляет без внимания совсем. Но это была художественная небрежность… Теперь мне кажется, что я недооценивал его; он прекрасно все взвешивал, все учитывал и многое знал наперед, и еще: возможно, именно этот фактор – растлевающий эффект – он изучал помимо подсчета прибыли. Юлиус был мыслителем (ведь он писал когда-то, а это неистребимо, как наркотик: человек, который когда-то попытался остановить словом время, даже если и, разочаровавшись в себе, бросил, все равно каким-нибудь окольным путем вернется к слову); может быть, он ставил эксперимент – Юлиус изучал психологию и социологию в Стокгольмском университете! Его могло интересовать не только то, как долго продержится его дело, какого типа люди легче всего вливаются и дольше держатся, доходы-расходы-оборот и т. п., реакции (он не пропускал ни одной статьи о так называемом «телефонном терроре»), последствия, как скоро продажи пойдут на убыль, как долго продержится штат, на сколько лет затихнуть, когда возобновить цикл и так далее, – все это понятно и логично для любого бизнесмена, но, кроме этого, я подозреваю, что Юлиус, в силу необычности склада, задавался и такими неординарными вопросами, как: насколько быстро телефонисты начнут его обманывать, до каких размеров тот или иной человек может осмелиться его надуть. Это же очень интересные вопросы. Юлиус был человеком испорченным; взглянув на его бледное, истощенное излишествами лицо, я сразу понял, что ему все до чертиков наскучило, потому он, уверен, старался извлекать удовольствие из всего, даже из такой чепухи, ибо он был коллекционером… и собирал он не только марки, монеты, ордена, кинжалы, открытки, часы, кольца, – дабы София Хемлиберг могла оказать человеку помощь – предсказать будущее или раскрыть тайну прошлого, нам приходилось просить клиентов прислать нам что-нибудь очень личное: какую-нибудь памятную вещь, детскую игрушку – это мы обязались вернуть, но кое-что не возвращали, например: фрагмент ткани ночной рубахи, прядки волос, ногти, кусочки кожи, – все это хранилось, никуда не исчезало, и – в отличие от коллекции вагиновского Систематизатора – имело практическое значение (этот мусор помогал мифической прорицательнице обрасти плотью). Кроме того, я допускаю, что Юлиус собирал словесные портреты с подробным описанием тех, кто на него работал (он был одержим документацией); легко представляю, как он наслаждался, заполняя личный файл того или иного служащего. Что там могло быть? Цифры, графики, анализ работы… Его, как менеджера и босса, могло интересовать, насколько быстро служащий стал справляться со своим необычным занятием, кому именно и что именно продал в какой день (куспид, эфемерид, таблица коха, – почему не представить, что Юлиус, анализируя телефонные разговоры своих агентов, сопоставлял гороскоп своего продавца с гороскопами тех, кто ему отказал? Это забавно: был ли продавец Х управителем дома? был ли клиент Y хозяином знака?)… Бездна информации! Поля и россыпи возможностей! Тут можно классифицировать и клиентов, и продукты, и персонал: кто-то лучше ладит с молодыми, кто-то с мужчинами средних лет, а кто-то со старушками; в какой день/неделю/месяц/год и что именно продается лучше: гороскоп/реинкарнаскоп/хрустальный шар/амулет/мистические услуги мадам Хемлиберг и т. д. Если дополнить такие характеристики деталями личного свойства (Юлиус поддерживал довольно близкие отношения со всеми, никого не забывал поздравить с днем рожденья, задавал много вопросов, начинал с невинных: какие фильмы смотрите, какие книги читаете, – а заканчивал серьезными: за кого голосуете, а из каких краев России ваш дедушка и т. д. – он знал о своих подчиненных столько же, сколько Шерлок Холмс о лондонских преступниках), присовокупить всевозможные подробности, которые он наверняка вписывал с особым удовольствием, допущенные служащим просчеты и ошибки, случайные и намеренные описки, враки, сплетни, анекдоты – то есть, вещи, без которых ни один офисный работник не может прожить свой рабочий день (описать, как выкручивался, – каждый случай подробно), на какие подделки или подлоги пошел, записать все мелкие кражи (украл кружку, наполовину пустой тюбик зубной пасты, обмылок, несколько пакетиков чая, салфетки, рулон туалетной бумаги и т. п. – мелочи, но именно такие мелочи очень многое в себе содержат), вывести под каждым именем сумму убытка, а также сумму прибыли, вычесть из первого второе (или наоборот), своеобразно взвесив таким образом душу человека, то, в конце концов, мог бы получиться дьявольски уникальный сборник портретов!
Несмотря на то что Юлиус видел людей и про каждого мог с легкостью сказать – годится он для его дела или нет, тем не менее каждому, кто знал скандинавские языки, давал возможность попробовать себя. Халява сильно меняет человека; на низость и кривлянье, оказывается, способен даже самый на первый взгляд достойный член общества. Наверное, Юлиусу не раз приходилось сталкиваться с подобными метаморфозами… Однажды он обмолвился, что у него тут работал заместитель какого-то посла, он не стал уточнять какого посла, из какой страны, – позже я, сильно заинтригованный этой обмолвкой (неслучайной, наверняка неслучайной!), узнал, кто был этот посольский работник, и даже познакомился с ним. Его звали Марк, и был он экономическим советником посла Дании в Латвии…
…да и кем он только не был! Работал членом ОБСЕ в Баку, Грузии, Сербской Краине, Кыргызстане и некоторых других горячих точках, а потом на пару лет засел у Юлиуса на телефоне, чуть подзаработав, открыл свой стрип-бар, куда Юлиус ходил чуть ли не каждый день.
Марк был страшно благодарен Юлиусу. Я никак не мог взять в толк: за что?.. за что он так благодарен ему, что даже сделал для Юлиуса отдельный кабинет в своем борделе?..
Я думал: может, за ту метаморфозу, которая с ним произошла? кем бы он был, если б не Юлиус? кем и где? колумнистом в какой-нибудь копенгагенской газете, политическим или экономическим обозревателем, специалистом по Прибалтике, с женой и тремя детьми, скучный секс и тривиальные адюльтеры… и что хуже всего, ему не хватало бы денег, пришлось бы снова подвязаться переводчиком при ОБСЕ в какой-нибудь горячей точке… например, ехать в Крым, – ужасно… Юлиус избавил его от всех этих сложностей, он дал Марку билет в новую жизнь: бесконечный стриптиз, наркотики, никакой семьи, никаких головных болей, никаких уколов совести… ночная жизнь и дневное затмение!
Меня интересовало то, как это с Марком случилось; я хотел выяснить в деталях: может, Юлиус сделал ему какой-нибудь укол – и совесть уснула?
Я о нем исписал несколько тетрадок; я пытался понять – были в нем какие-то побеги нравственности до того, как он попал к Юлиусу; была ли совесть усыплена работой у Юлиуса, или Марк сам внутренне стремился к перевороту в жизни.
Марк появлялся не так часто, как хотелось… Обычно, он привозил с собой двух стриптизерок на день рождения Юлиуса или на Иванову ночь… все прочие явления Марка были непредсказуемы.
С ним было трудно общаться: он быстро напивался до желчного состояния. Не дай бог на вечеринке оказаться еще какому-нибудь датчанину – Марк прилипал к нему и потихоньку начинал изводить, а потом бросал его («dead meat left for vultures») и приставал к дочке Юлиуса, прекрасной Мари (родилась в Тайбее, мать родом из Макао), в такие минуты из него выплескивался отвратительный салдофонский юмор, иногда он заходился до воплей: «Я был в Аду! В Аду, ты понимаешь?!».
Как-то я провожал его до остановки: он не хотел брать такси, потому что в те дни убили какого-то финна на какой-то квартире, расчленили и в черном пакете выбросили, части тела находили вдоль Пярнуского шоссе, – Марк предполагал, что финского бизнесмена убили конкуренты, и почему-то подозревал таксистов. Всю дорогу Марк рассказывал мне свое детство, перебивая монолог маниакальными всплесками: «Ты должен бросить жену, а я – завести водителя!», а потом перепрыгивал из детства в казармы батальона дворцовых гренадеров, оттуда перелетал в Баку, где женщины умоляли поиметь их в зад («Сами просили, – шептал он мне, пока мы шли вдоль мрачной дороги, в отдалении журчала река. – Понимаешь, сами хотели! Просили! Ох!»), и я – там, в полумраке, где столбы вдоль дороги через один мертвые – пришел к выводу, что Марк изначально был свободным от предрассудков (ибо что есть нравственность, как не предрассудки!) человеком; поэтому ничего особенно революционного с ним у Юлиуса не произошло, он просто смог сколотить себе небольшой капитал, чтобы – не без участия Юлиуса и некоторых теневых фигур (шведские нацики) – открыть свой стрип-бар, вот и все.
Странные происходят вещи с людьми; смотришь на человека в смирительной рубашке и удивляешься: работал в посольстве, жил в Тракайском отеле «Villa Sofia» в роскошных семейных апартаментах с видом на озеро Лука, завтрак, обед, ужин подавали в номер, в течение двух лет – не жизнь, а сказка! Встречался с принцем Иоакимом… от имени посла передавал извинения за то, что посол не смог его проводить, когда принц покидал Латвию на своей яхте, принц пригласил Марка в каюту пропустить бокал вина, Марк вежливо отказался, принц настоял, был уже датый, посидели, выпили, принц поинтересовался: Ну, и как тебе Латвия? – Да так, нормально, живем возле замка, все тихо-мирно… – А скушно, небось? – Ну, да, бывает заскучаешь… – А представь, на твоем месте мог быть мой брат… – Фредерик? Как! – А вот так, он тоже подавал, но его отговорили, вернее он одумался… – И правильно сделал! Ему-то было бы смерть как скучно! – Он бы сбежал через неделю! – Ха-ха-ха!!!
Но я и не такое видел; случайные люди, не имея никаких достоинств, влезают в министерства, получают ордена, премии… что там Марк! Он хотя бы неплохо знал русский, написал дипломную работу по генштабу СССР от Буденого до Жукова. Он был образованный сумасшедший, который перепробовал всех женщин мира, долго искал свою религию и пришел к тому, что он в душе православный (в Петербурге есть церковь, в которой его крестили, там он свечку время от времени ставил, и своих знакомых шлюшек, которые в Питер частенько ездили – ведь многие из них питерские – просил три свечечки ставить).
Если внедриться в историю любого человека с микроскопом, то многое в ней покажется случайным. Кем был Марк? Таксистом. Студентом. Рекламным агентом. Занимался хедхантингом. Открыл свое дело – опять рекламы, хедхантинг, своя газета, которая быстро скисла… а потом – прочитал объявление о конкурсе на пост экономического советника (в какой стране, написано не было), надел костюм, взял папочку с дипломом и – оказался в посольстве Латвии! (Вот в чем преимущество маленькой страны: у человека больше шансов, особенно если коррупция сведена к минимуму, как в Скандинавии.) Это был 1990 год, – посольство не могло разместиться в Латвии, оно было разбросано по копенгагенским съемным квартирам. Марк курил марихуану, читал газеты и с нетерпением ждал Независимости… впереди было столько всего, столько всего…

 
* * *
Интересно, где в это время был Юлиус? – Наверное, наблюдал за своими телефонистами, как наблюдал за нами.
Иногда я натыкался на него в темном коридоре возле полок, он стоял там, с задумчивым видом листая книгу. Я не понимал: что он там стоит?.. в сумраке?.. с книгой! Однажды я вышел сделать кофе и встал там, разглядывая корешки, и вдруг отчетливо услышал, как сосед по офису (тогда это был плешивый норвежец, у которого не шли продажи, он быстро бросил к нам ходить) разговаривает с клиентом. Я отчетливо слышал каждое слово. Вот оно что! Так это прекрасное место для подслушивания!
Юлиус не мог не знать, что такие заработки сильно меняют человека. Чем больше клиентов ты обманул, тем больше получил денег. Формула подстегивает. Юлиус прекрасно знал о том, что многие продавцы, дабы заполучить клиента, пускаются фантазировать и плетут невесть что, потому устраивать прослушивание и записывание разговоров, как это делается в телефонных центрах, он не хотел. Не потому что дорого (денег куры не клюют), а потому что подобная практика сковывала бы руки продавца: знай продавец, что его разговор запишут (никогда не знаешь какой), он будет придерживаться традиционной канвы, от которой – Юлиус прекрасно понимал – много толку не будет, так как нужно вывернуться и войти в раж, осыпать клиента фантастическими сказками, наговорить до одури такого, что потом вспоминаешь, как после горячки или жуткой попойки, – об этом знал Юлиус, так как сам продавал, знал, что подлинный продавец, он как церковник, как сектант, увлекает в разговор с глазу на глаз: только так можно соблазнить человека (спрятать срамное в чужой душе, точно взятку в карман положить незаметно, давая понять, что это легко можно утаить от других, сугубо между нами: personlig horoskop det er som laget kun for dig… kun for dig! – Персональный гороскоп, который сделан только для тебя… только для тебя (дат.)).
Деньги подстегивают обман. Деньги всегда идут рука об руку с обманом. Там, где деньги, там обман. Ради ста крон телефонист убедит клиента в том, что доктор Пуруша Йоги – самый прославленный составитель индийского гороскопа, индийские гороскопы – не в пример прочим – лучше всего предсказывают будущее, потому что…, …, … – Тут целый список; полный инвентарь всякой чепухи, и этот инвентарь час от часу пополняется. Агенты так жаждут денег, что несут небывальщину, от которой нормальный человек отмахнется, бросит трубку и забудет… через час спросишь его: а кто там звонил тебе? – он и не вспомнит! Но нет, отчего-то получался обратный эффект: люди срастались с нашими агентами, которые, будто пиявки, присасывались сквозь ушную раковину к мозгу и, вплетая в извилины щупальца обмана, овладевали их волей. Уговорив купить персональный гороскоп или несколько реанкарнаций, агент чувствует трепет в теле, словно совершил умственное насилие над человеком. Сколько раз я испытывал это извращенное удовлетворение сам и сколько раз наблюдал его в других агентах! Удовлетворение от той власти, которая была дана тебе на несколько минут над другим самостоятельно мыслящим человеком: еще пять минут до моего звонка он и думать не думал, что купит у меня гороскоп, а вот я позвонил и все в его жизни перевернул, убедил дурака, что ему необходим гороскоп, поставил идиота на путь истинный, оболванил, изнасиловал! После такого насилия агента незамедлительно поощряют хорошими деньгами – без налогов и лишних разговоров – прямо на месте, часто приглашают посидеть в обставленном старинной мебелью кабинете, где, помимо антикварных безделушек, стоят танцующие многорукие богини, африканские идолы, на стенах висят индонезийские маски, тотемические идолы австралийских аборигенов, на столе из красного дерева хрустальный шар, в пепельнице – сгоревшая бумажка, на полке с книгами – голова обезьяны, чья-то засушенная рука за стеклом в шкафчике… Агенту наливают бокал дорогого вина… Его хвалят, ему дают советы, рассказывают байки о том, какие бывали славные продавцы в этом кабинете, был один Марк, датчанин, продавал аж двадцати клиентам за день… а был один швед, который за год скопил себе на дом, открыл свою фирму (инкассо), живет припеваючи, а ведь каким бедным приехал: разбазарил наследство, дошел до крайности – торговал дровами из собственного леса, и все потерял, а почему? – рулетка, женщины, кокаин… а теперь – семьянин, свое дело, перспективы, стабильность, достаток, вот так-то…
Ради такой работы человек может пойти на многое, переступить в себе через всё. Так действуют волшебные слова – перспективы, стабильность, достаток – в этом сползающем в бездну мире… тем более в наши дни, когда так все неопределенно… как на ниточке… да и пошло оно к черту!

 
* * *
Именно там, у Юлиуса, мне пришла в голову мысль оставить жену и зажить вольной жизнью (мысль, внутри которой, как в портмоне, было великое множество отделений, и раскладывалось это портмоне в моем уме целиком не сразу, а – постепенно: отдел за отделом).
Это было так. Я разговаривал с клиентом, уговорил на подписку, и вдруг он отказался.
– А знаешь, – сказал он, – я не стану брать. Не надо. Не присылайте.
– Хорошо, – сказал я, почувствовав в его голосе несгибаемую решимость, и, не предпринимая дальнейших попыток, положил трубку, ручку, взял сигареты и вышел.
Я чувствовал себя униженным, но не самой личностью клиента (он меня не собирался оскорбить или унизить), а той крепостью слов, тем твердо высказанным решением, которое возносило его над моими ничтожными целями: выудить из него 500 датских крон, из которых сто пятьдесят эстонских пошли бы в мой карман (мы обсуждали двойной заказ по сниженной цене).
Он так внезапно отказался, изменившись даже в голосе (мне показалось, он прозрел и увидел меня сквозь расстояние: сидит пиявка и сосет), что мне, дабы стряхнуть с себя дрожь, понадобилось физически отшатнуться от телефона и выйти из кабинета. Даже захотелось уехать домой, чтобы забыть о работе (дома я скрывал работу, и это было, как выяснилось позже, большим преимуществом: я мог расслабиться, забыть о работе).
У меня было похмелье, – мы тут несколько дней подряд выпивали, Лена на меня сердилась, я придумывал всякие объяснения. Скрывая от нее работу (как любовницу), я врал, что встретил старого друга, друг детства, Томас, человек из табакерки, полысел и осунулся, – пересочинил его на ходу. Это так просто: представив Томаса, я мог запросто сказать, кем бы он мог стать (я их столько перевидал, и самое смешное, все они изменялись одинаково, сдавались коррозии времени как из одного металла отлитые детали). Томаса додумать было просто. Леночке хотелось узнать, кто такой был этот Томас… Господи, да никто! Одноклассник, конопатый, в прошлом кудрявый, сутулый дуралей, вместе писали в детстве истории, сочиняли в тетрадку глупости… как не выпить! И на него она тоже злилась.
Похмелье… Несколько часов – ни одного клиента, и тут этот упрямец: сначала он поддался, стал сонно со мной соглашаться, подтвердил дату рождения, припомнил, что действительно заказывал гороскопы (возможно и у нас тоже, хотя могло быть и так: заказывал у одних, а потом дата-базы клиентуры разорившейся фирмы была перекуплена Юлиусом, и он очутился в наших списках), он дал свои новые координаты, подтвердил все: дату рождения, время рождения, место и пр., и вдруг: стряхнул сонливость и точно пробудился от гипноза: «Знаешь, стоп! Я говорю нет», – что-либо говорить было бессмысленно.
Я курил и злился, готовясь мстить следующим. Это был один из первых неудачных дней. Хотелось выпить, но не было денег. Если б я уломал этого, то мог бы подняться к Юлиусу и получить сто пятьдесят крон, сбегать на бензоколонку за пивком. И как знать, может быть, всё было бы иначе… Но воля этого человека толкнула меня в ином направлении, и моя жизнь изменилась настолько сильно, что теперь жутко думать… а ведь, согласись он тогда… я бы опохмелился… и, может быть, потихонечку завязал бы – с этой работой, выпивкой… и ничего был не последовало…
Но я был очень сильно подорван похмельем. Внутри все ворочалось. В такие дни в голову лезет всякая муть: «Такое пьянство, – думал я, – не пройдет бесследно… что-нибудь обязательно вылезет, какая-нибудь болячка… Нет, чепуха! Никакого трансцендентного или метафизического воздаяния за поступки быть не может, ибо нет ничего, кроме человека, и совесть ничто иное, как издержки воспитания».
В те похмельные минуты я решил избавиться от предрассудков и установить: есть ли на самом деле возмездие свыше… постигнет меня кара небесная, если я буду умышленно, не выискивая особенной выгоды, совершать низкие поступки, пойду вопреки совести… или нет. И первое, что пришло в голову: оставить Леночку. Даже холодок пробежал по спине. Я представил ее ничего не подозревающее лицо, наивную улыбку (она мне так доверяет, она верит, что я порядочный; она сейчас – взглянул на часы – возвращается через Виру Кескус с работы; возможно, идет через парфюмерный или спускается на эскалаторе в Терминал, чтобы сесть на автобус), я так отчетливо себе представил ее, что мне стало жутко. На мгновение мне показалось, что я плыву рядом с ней, подглядываю за ней: она была в своем сером плаще, с зеленым (венецианской волны) шелковым платком на шее и в руке ее была сумочка из рыжей кожи с замком в виде позолоченной ящерицы. Она спускалась по ступенькам. Coffee-in. Цветочный. Ткани. Она улыбается, рассматривая витрины. Она безмятежна. «Неужели я способен?» Мне стало стыдно, – видение исчезло: я стою в саду под яблоней, кусты крыжовника трясутся от хохота, и я понимаю, что – давлюсь от смеха, мной овладела безумная веселость. Будто я извращенец-вуайерист, который в момент изобличения испытывает наиострейшее удовольствие (не понимая, что он в аду). «А что, во мне, наверное, много подобных вещей, представив которые, я буду вот так же трепетать! Надо избавиться от всех. Однажды я совершу всё, и тогда смогу сказать, что я совершенно свободен от предрассудков».
Эти мысли мне мог внушить какой-нибудь пакостный гений, который обитал в том доме; они были экстрактом самого бизнеса, которым занимался Юлиус.
Идея оставить жену могла исходить и от самого Юлиуса. Он был несколько раз женат, хотя не бросал своих жен, заботился о них всех, и детях, даже чужих, тем не менее… он был развратен, и, как знать, может быть, моя душа, поддавшись растлению деньгами, решила окунуться в разврат, который незамедлительно последовал за тем, как я оставил Лену.
Нервный озноб (как перед амфиком: пакетик в кармане, и ты, скручивая на ходу купюру, спешишь укрыться от ветра и глаз) пробегал по телу. В голове стучало, в голове шумел ветер, который стаей взбесившихся листьев метался по саду; я зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало и замер: на лице у меня была странная улыбка. Я отпрянул. Вышел. Взял еще сигарету и снова пошел покурить. Полез за спичками и обнаружил, что в руке моей большая мягкая расческа с множеством женских рыжих волос между тонкими металлическими зубцами. Я смотрел на нее недоумевая, пока не сообразил, что прихватил ее из туалета (я и не помнил, как брал ее! – или я сам себе не хозяин?).
Долго стоял под вишнями, наблюдая за быстрым косяком облаков. Мысли мои неслись так же быстро, принимая неожиданные формы. Все в моей голове крутилось, вертелось, все это было похоже на метель, ни одной ясной мысли по сути не было, – так пишут неразборчивым почерком врачи, чтобы пациенты не поняли (наверное, столетняя практика), – но каким-то образом, несмотря на всю неразборчивость и хаос в голове, мне удалось себя убедить, будто я нашел способ совершить нечто из ряда вон выходящее, что вознесет меня (хотя бы в собственных глазах).
«Это как алхимия, – думал я, – эксперимент достойный настоящего алхимика».