П.И.Филимонов. Письма с перигелия. Рец на книги: Александр Меньшиков «17 стихотворений», Дмитирий Сумароков «Cafe Europe», Евгений Нелеш «Нашло», Олег Ленцой «Подымается дышит…» (Рига 2014-2015)

Здравствуй. Земля! Я твой вечный обозреватель с Орбиты, иду на очередной виток. Видимо, всё-таки следует фаталистически смириться с судьбой. Сначала признать её существование, и тут же с ней смириться. Столько, сколько текст-группа «Орбита» будет выпускать книжек, ровно столько буду я их обозревать. Ну буду, так буду. Даже если сказать будет совсем нечего. Критика – это такая своеобразная словесная эквилибристика, когда тебе, по сути, нужно сказать всё то же самое, что ты уже говорил по разным другим поводам, но всё новыми и новыми словами. Иногда бывает и так – достаточно часто, боюсь – когда новыми и новыми словами тебе нужно прикрыть то обстоятельство, что сказать тебе решительно нечего, что рецензируемое произведение, не будучи само по себе плохим (как раз тогда сказать всегда есть что) не оставило в тебе никакого инверсионного следа (сразу прибегая к небесным аналогиям, чего там тянуть, всё равно рано или поздно за них зацепишься). Эта сентенция не относится ко всем четырём обозреваемым сборникам, оставим потенциальным читателям возможность вычислить, про какую это книжку из освещаемых ниже расписался в своей беспомощности рецензент. И приступим, пожалуй.

А. Даугавпилс это вам совсем не Рига. (Александр Меньшиков «17 стихотворений», Рига, «Орбита», 2014)
Хотя тоже город. В отличие от Риги я бывал в нём пока ровно один раз и то проездом в соседнележащую Беларусь. Что я делал в стране картофеля и стерильной чистоты городских улиц – рассказ для совсем других текстов, в Даугавпилсе же я делал вот что. Наш автобус, на котором мы пилили из Риги до Гомеля четырнадцать, если я ничего не путаю, часов, разбил получасовой бивуак на даугавпилсском автовокзале. Я вышел покурить. Пока мы ехали по городу, я попытался его немного рассмотреть. По поверхностному впечатлению из окна автобуса, город показался – чисто архитектурно – застрявшим в совдепии годов так начала семидесятых, ещё до моего рождения. Такой законсервированный во времени монстр. Я слышал много аналогий на тему Даугавпилса и Нарвы, самых русских, как говорят, городов соответствующих стран. Вот в Нарве я как раз бывал часто и одно время очень её любил, потом поостыл – причём по тем же причинам, по которым сначала и влюбился – именно в силу этой русскости. Так вот мне не показалось – на беглый взгляд – что они сильно похожи. Если брать за эталон человеческий фактор – а что же ещё и брать за эталон, если вообще ни фига не разбираешься в предмете – то книга стихов Александра Меньшикова ещё больше утвердила меня в этом мнении. Даугавпилс совсем не похож на Нарву. И на Ригу, если уж на то пошло. Судить я могу только по текстам, и вот именно по ним кажется мне, что Даугавпилс Александра Меньшикова – совсем не такой, каким он представился мне из окна ржавого и протекающего белорусского автобуса. Он не совсем советский, точнее, он совсем не советский. У него, несомненно, есть свой характер и своя философия, гораздо более пессимистическая, может быть, чем у Риги. Он сильнее, чем Рига, связан с рекой. Во всяком случае из 17 стихотворений Александра Меньшикова так или иначе река упоминается почти в половине. Мне можно возразить, что город тут совсем ни при чём, что это личный богатый внутренний мир Александра, но это уж моё дело как читателя, как именно я воспринимаю тексты. Во мне, видите ли, заложен стереотип, что «Орбита» и около-орбита – суть крайние проявления поэтического урбанизма, и поэтому когда я вижу человека из Даугавпилса, города, о котором я много слышал и один раз проездом бывал, о котором – на сей раз человеке, а не городе – больше ничего, кроме топографии, не знаю, то я имею полное право привязываться к тому, что даст мне хоть какую-то зацепку, хоть как-то, хоть на что-то меня натолкнёт. Поэтому я читаю про дамбу и про Даугаву, вышедшую из берегов, вижу, как медленно, не обгоняя воды реки, текут медитативные тексты Александра Меньшикова и думаю о том, что в каждом городе, даже в самом внешне уродливом, сокрыта какая-то внутренняя красота и глубина, которую не осознают оказавшиеся там случайно, но которая может раскрыться через внутренний мир, через тихий и какой-то очень математически выверенный голос проживающих там поэтов.
Докурив, я погрузился в автобус и отправился пересекать латвийско-белорусскую границу.

Б. Эстония. Вид с юга. (Дмитирий Сумароков «Cafe Europe», Рига, «Орбита», 2014)
Не могу сказать, что с Сумароковым у меня сложились какие-то особые отношения. Лично мы вообще не знакомы, хотя нас пытались познакомить несколько, кажется, раз. Всякий раз я успешно избегал знакомства. Не от личной неприязни какой-то там, боже упаси. Просто я меньше всего понимаю людей, действующих по приципу: вот, у меня есть два знакомых поэта, значит, нужно их свести между собой, им, несомненно, будет друг с другом интересно и будет о чём поговорить. Да с какой стати-то? Много раз уже приводил этот пример – если у вас есть два знакомых фрезеровщика, почему вы думаете, что они вот умирают от жажды сойтись за одним алкогольным столом и поговорить о проблемах обработки деталей? То есть, за алкогольным столом они, скорее всего, не прочь оказаться, но при этом, по возможности, с тёлками и непрофессиональными темами для разговора, как-то: футбол, жыдобандеровцы в Украине и Звягинцев как пёс-клеветник смердящий. Возможно, впрочем, я слишком суров к фрезеровщикам.
Не могу сказать и того, что у меня сложились особые отношения к текстам Сумарокова. Единственное, что выделяет их среди трёх остальных книг, это то, что Сумарокова я до этого читал. Об остальных я, честно сказать, до сих пор даже не слышал, но это уже проблемы моего кругозора. У Сумарокова я читал именно что «Эстонские песни о смерти». Потому что те, кто пытался нас познакомить, очень на них напирали. Вот, мол, какой хороший автор. Живёт, казалось бы, в другой стране, а всё про нас понял. Про кого, хочется спросить их сейчас, про кого – про нас? «Эстонские песни о смерти» – да, красивый конструкт, ажурная стилизация, отчасти наполненная даже знанием реалий, но не имеющая, тем не менее, никакого отношения ни к Эстонии, ни к смерти. В объективном смысле. В смысле восприятия лично Дмитрия Сумарокова – пожалуйста. Сколько угодно. Но так, чтобы по этому можно было бы вести разговор о реальном восприятии действительности чуть ли не на общественно-политическом уровне – птюй, как говорилось в русской классике, помилуйте, вы это серьёзно вообще?
В Дмитрии Сумарокове поёт и звенит программист. В стихах его скрежещут жёсткие диски, вычитываются коды и попадаются баги. Не будучи программистом, мне сложно говорить о профессиональной деформации, как, на самом деле, и вообще непросто представить совмещение в одной голове таких разных образов мышления. Но вот оно налицо, оно происходит, и даёт результат, который мы можем наблюдать в данном сборнике. Результат не самый плохой, результат, как минимум, самобытный. Возможно, именно это смешение языков и приводит к подобному эффекту, возможно, дело просто в отдельном таланте автора – факт тот, что из четырёх сборников, одновременно попавших мне в руки, Сумароков выделяется резко. Другой поэтикой, другим видением, поперёк-стоянием по отношению к общей «орбитальной» тенденции. Несмотря на то, что я, скорее, являюсь поклонником «орбитальной» поэтики, эта неодинаковость Сумарокова, безусловно, для меня является плюсом. Потому что суррогаты признанных брэндов, как правило, смешны и часто аллергенны. Нечто же отдельное, пусть и выпускающееся под той же маркой, всегда вызывает уважение.
Хотя, точно так же, как и «Эстонские песни о смерти» – конструкт в себе, точно так же и цикл «Набоков» для меня не имеет с заглавным писателем ничего общего. Более того, в отношении этого цикла я вообще не понимаю – зачем? Хорошо, поэт любит Набокова. Очарован его творениями и хочет это показать всем остальным – но зачем так? Зачем в лоб? Зачем впрямую? Впрочем, это снова уже мои аберрации.
Кроме того, бывают и непьющие фрезеровщики, что переворачивает картину вообще неизвестно на какую часть тела.

В. Немного рогов и копыт. (Евгений Нелеш «Нашло», Рига, «Орбита», 2014)
Порядок, в котором я обозреваю орбитальные новинки, абсолютно произволен и в то же время совпадает с тем порядком, в котором я их читал. Вообще я не люблю читать стихи быстро. Мне кажется, что некоторое количество прочитываемых стихотворений в день является критической массой, после которой мозг, точнее, не мозг, а органы, отвечающие за восприятие стихотворного текста, перестают как следует их воспринимать. Напрашивается аллюзия на «Белое солнце пустыни» с переевшим икры Верещагиным. Поэтому в обычной повседневной жизни я читаю стихи буквально в гомеопатических дозах, балуя себя, дразня и одновременно ублажая нёбо и прочие вкусовые сосочки. Оставляя впечатление, послевкусие, память, хотя бы какую-то эфемерную ощущенческую. Когда же приходят такие тяжёлые времена, что мне опять нужно кого-то обозревать, то сроки, как правило, резко поджимают, и вот тогда приходится читать по маленькой книжке в день. Благо книжки у «Орбиты» тонкие, в день вполне укладываюсь. И всё равно – сочинения различных авторов, проглоченные таким именно образом, оставляют только самое общее впечатление, которое можно передать, по большому счёту, двумя-тремя предложениями. Хорошо в этом смысле, что «Новые облака» – издание, во-первых, не академическое, и никто не требует от меня детального анализа с цитатами и отсылками к теории стихосложения (я бы моментально скис бы), а во-вторых, отчасти своя вотчина, где можно в разумных пределах творить, что хочу.
Вот я, собственно, и творю. Книга Евгения Нелеша «Нашло» поразительным образом вернула меня в детство. В детстве, ещё в советские времена, родители мои в какой-то момент вдруг кинулись подписываться на все возможные и невозможные периодические издания, имеющие хоть какое-то отношение к литературе, исключая разве что региональные. Среди них была «Литературная газета», ещё тогдашняя, приличная, хотя суждение моё может быть поверхностным, целиком я её тогда не читал, а читал исключительно шестнадцатую полосу, шутки юмора и афоризмы сатиры. И вот стихи Евгения Нелеша – своей сжатостью, сконцентрированностью мысли и образа, часто построенные по принципу «одно стихотворение – один образ» или «одно стихотворение – одна метафора», жутко напомнили мне те самые глубокомысленные афоризмы, с первыми образцами которых я познакомился на шестнадцатой полосе «Литературной газеты».
И вот я сижу и не понимаю, хорошо это – как для стихов, так и для меня – или плохо. С одной стороны, лучше один образ, чем вообще ни одного. Лучше одна, но яркая метафора, чем десяток размытых и преломляющихся одна в другой. Хотя опять же, смотря как преломляющихся. С другой стороны, как-то обидно для стихов. Стихи-то вроде не самые плохие, читывал я и значительно хуже. И вроде всё там на месте, всё как у настоящей «Орбиты», но вот поди ты. Ничего не поделать с этим идиотским ощущением. Возможно, дело в их размерах – все стихотворения Нелеша одинаково короткие, одинаково – мама, опять! – афористичные. Другого размера он или не употребляет вообще, или не употребляет в этом сборнике в частности. Размера – здесь не в смысле стихотворного, а в смысле музыкального. То есть не музыкального размера, а временного музыкального промежутка. Вот как песни Окуджавы или раннего Коэна – максимум минуты две-три. Так и здесь, микроскопические стихи, все как один. В случае же с «Орбитой» я привык к развёрнутым полотнам, фиксирующим реальность – и таким именно образом формирующим восприятие. Эмоция, вытекающая из угла зрения. Слеза, накатывающая на окуляр объектива. У Нелеша же всё совсем по-другому. Он как раз на этой самой эмоции и фокусируется. Внешний мир, спровоцировавший эту эмоцию, отступает у него на второй план, зачастую, оказывается вовсе невидим и несуществен, что ли. И только мысли и ощущения, которые вызывает он у лирического героя, выплывают на поверхность. Возможно, именно в этом всё и дело. Нелеш – антиорбитальный орбиталец. Ярлык поставлен, двигаемся дальше.

Г. Искусство смотреть внутрь (Олег Ленцой «Подымается дышит…», Рига, «Орбита», 2014)
Первое, что ошарашивает, когда открываешь книгу Олега Ленцоя – это рифма. Первое и, вынужден констатировать, единственное. Опять-таки, не потому, что стихи плохи, нет. Просто чтобы ошарашить меня стихами, нужно что-то исключительной особенности, что-то такое, подобного чему я ещё не видел, не читал и не слушал. Не скажу, что это невероятно сложно – не такой уж я и начитанный в смысле стихов именно – но всё таки по щелчку это не делается. А здесь элемент шока вызван, скорее, сформированными внутренними стереотипами. «Орбита» – значит фиксирующий реальность спокойный размеренный верлибр. Ну хорошо, ну попадалась мне у Пунте пара рифмованных текстов, но это явное исключение. Здесь же так или иначе рифмически организовано большинство текстов. И тут наступает такой момент, что, видя это и ощущая некий ритмический диссонанс от несоответствия ожидаемого и обретаемого, ты начинаешь думать не столько о стихотворениях Олега Ленцоя, сколько прислушиваться к своим ощущениям, возникающим от этих стихотворений. А ощущения эти следующие, собственно, частично уже озвученные. С течением времени в моём восприятии стихотворных текстов кое-что поменялось, и теперь в случае рифмованного текста я гораздо более придирчив, чем был раньше. Если уж присутствует рифма, то она должна быть красивой, необычной, вызывающей, прарадоксальной, хотя бы местами. Это не о текстах Ленцоя конкретно, это вообще общего характера размышления у парадного подъезда. Грубо говоря, удовлетворить меня рифмованным текстом сейчас гораздо сложнее, чем верлибром. Ещё сложнее восхитить и удивить. А на восхищении и удивлении как самых главных эмоциях от прочитываемого материала я продолжаю настаивать. Скорее всего, это связано ещё и с тем, что технически я в верлибре не так осведомлён – не так хорошо знаю, на чём он строится, как месится раствор и встык или внахлёст всё приклеено. В случае же рифмованного текста это всё очень (для меня) заметно. И снова – я не хочу сказать, что стихи Ленцоя в этом смысле как-то особенно небрежны, что виден засохший и невытертый клейстер или плохо обструганные перила норовят занозить руку идущего по лестнице текста. Нет. Но и восхищения, эффекта «ай да сукин сын» тоже, увы, не возникает. Возможно и то, что при прочтении четырёх поэтических сборников подряд к четвёртому просто напрочь стираются всяческие вкусовые сосочки, язык шершавый лижет яблоко, и ощущает вкус лишь наждака. И тем не менее – есть и некий бонус. Когда в себя решил я заглянуть, чтобы подумать, в чём я изменился, как вкус мой на стихи стал чуть другим – то это этой книги, получается, заслуга, она мне триггером явилась в этот час. Так что нельзя исключать, что книга Олега Ленцоя – на самом-то деле самая хитрая из четырёх обозреваемых (уже почти обозрённых), раз выполняет – в данном случае выполнила – главную задачу, стоящую перед любым художественным текстом, заключённым в сшитую, склеенную или присобаченную любым другим способом обложку – заставить читателя заглянуть в себя. Уж что он там увидит, ужаснётся ли, умилится, впадёт в отчаяние или, например, возбудится – это его личное дело и элемент непредсказуемый.

В разнообразии эмоций – сила. В разнообразии поэтов – «Орбита». Я выдохся и говорю лозунгами. Поэтому прощаюсь и перехожу на приём.