*
На линии огня, в заградогне
я потерял тебя,
со мной говорят теперь
гранаты и пулемёт,
зенитки,
трассируя, пули
из черных провалов дзота,
мгновенные вспышки света
и отблески в сбитых тучах,
что, вспыхнув как дирижабли,
падают вниз одна за другой.

В грязи и в грозе иприта
я больше не вижу тебя,
молчат в глубине стволов
пуль серебро и сталь.

В траншеях и блиндажах,
в полосе между двух фронтов,
все уже мертвыми пали.

Никому не открыть, не закрыть
последней страницы,
и не вспомнить,
что сказано там.

*
В ледяной темноте ноября воют волки.
Последняя волчица Риги вышла из логова,
встала из пыли металла,
балок стальных, электромоторов,
идет стребовать свою долю.

Идет, чтоб перегрызть Риге
сонную артерию.
Идет, чтоб в последнем ударе по городу
выгрызть бреши в плоти бетонных стен.
Идет, чтоб оскалить зубы, разразиться последним воем,
перед тем, как её саму зажрет и зароет
черным слоем асфальта
северный транспортный коридор.

В ледяной темноте ноября
воют волки.

Москва – Пекин

Москва – Пекин.
Сталин и Мао слушают.
Дождём в Пекине,
улиц Москвы сушью,
и холодом,
холодом,
холодом
сквозь швы юбок.

Гвоздики и маргаритки –
любит, не любит, любит.

Нет победы, есть долгие затхлые войны –
зимы, лета,
осени, вёсны.
Грязь и песок,
степь и поля риса.
Москва – Пекин.
Сталин и Мао слышат.

*
Есть такой параллельный мир,
где действие происходит
прямо сейчас,
в этот самый момент,
это так,
словно две истории,
два корабля,
или два фрагмента
одного кинофильма
видно одновременно,
и всё же
у них нет ни единой
общей точки.

И там
другой я
смотрит
на другую тебя,
и, точно так же как здесь,
другая ты
отвечает на взгляд.

Теперь
мы это оба знаем,
и они оба
тоже теперь это знают.

*
Твое одиночество
светлое, мягкое
как ковёр,
заглушит шум шагов
и пыль соберёт
невидную,
мелкую.

Если стакан упадёт,
не разобьётся,
ненавязчиво жидкость
всосут, сохранят ворсинки.

Всё О.К.
Никто
ничего
не заметил.

*
Я в волосы ленту вплету,
– сказала она, –
чтоб ты мог
видеть меня издали

Я буду тут
– сказала она, –
в толпе ты увидишь
вплетенную в волосы ленту
и сможешь следить за мной
и взглядом
меня провожать.

Я ещё никуда не иду
– сказала она, –
я всё ещё тут
и тебе
пока что не надо меня искать;
спустя мгновенье,
– сказала она –
тогда.

Ни тут,
ни в толпе,
ни вдали –
совсем ни одной
вплетенной в волосы ленты;
только тающий сладкий обманчивый
отблеск цвета в глазах,
жаляще острый
летнего вечера запах,
непроходящее чувство,
что кто-то
или что-то пропало.

*
В какой-то момент
когда ты совсем потеряешь
всякую связь с реальностью,
тебе вправду покажется,
что в правильных обстоятельствах
ты мог бы стать выдающимся
литератором,
музыкантом и композитором,
художником,
кинозвездой,
спортсменом,
может, бухгалтером
или держателем акций большой компании
с квартирой в Нью-Йорке,
дачей на Барбадосе;
поклонницами и подружками,
на всех континентах,
и, конечно,
своим самолетом
или яхтой.

Другими словами –
ты совершенно уверен,
что мог бы достичь
несомненных вершин
в любых областях.

И на полном серьезе
у тебя появляется чувство,
что в то же самое время
ты мог бы
прожить лет пятьсот
и после минимум столько же
кто-то тебя бы помнил;
может быть, даже дольше.

Идя по улицам, ты, бывает,
чувствуешь себя потенциально известным.
Оживлён, но не оценен
здесь и сейчас.

Но лишь до того,
как связь возвращается.

Фильм отматывается назад до настоящего места.
Обстоятельства не изменились вдруг.
Предполагаемая средняя продолжительность жизни
такая же как была.

Ты шагаешь домой.

И вот
снова тебе уже
всё равно.