Мария Розенблит. Мечта. Рассказы

МЕЧТА

Когда старушки Хармса друг за другом выпадали из окон, одна задержалась. Так появилась ничейная бабушка.
Ничейная бабушка не знала, кто такой Хармс, крепко ругалась матом (приводя в изумление соседа по коммуналке Архип-Николаича), и ходила каждое воскресенье в зоопарк поговорить со своим знакомым орлом. Она ему рассказывала все сны за неделю. И ещё у неё была мечта — она давно положила глаз на ремень Архип-Николаича… Хотя ремень как ремень, ничего особенного.
Мечта крепла. Её надо было претворять в жизнь. Вплоть до того, что предмет мечты отнять, украсть! А то, ишь ты, ходит, подпоясавшись, а пряжка так и сверкает! И бабушка начинала забористо материться, а Архип Николаевич — изумляться.
Однажды у соседской комнаты собрались все жильцы. Люди в форменных фуражках настойчиво оттесняли их от дверей Архип-Николаича. Ничейная бабушка, матерясь шёпотом, пригнулась и пролезла в раскрытую дверь. Перед её глазами сверкала блестящая пряжка. Бабушка не отводила от неё взгляда, иначе бы она увидела висевшего на ремне Архип-Николаича с застывшим изумлением на лице.
Люди в форме освободили изумлённого Архип-Николаича от ремня, тело положили на диван. Ремень остался блестеть пряжкой на табуретке. Бабушка, пригнувшись ещё ниже, с вожделением шевеля губами, прошмыгнула вглубь комнаты и схватила ремень. Прижав его двумя руками к груди и победоносно выпрямившись во весь рост, она понесла ремень к себе в комнату, как добытое в бою знамя. Опешивший человек в форме, машинально посторонился, а потом, спохватившись и крикнув: «Куда?! Это же вещдок!», понёсся за старушкой. Дверь за ними захлопнулась. Оттуда послышались звуки потасовки, визгливый голос старушки: «Он мой! Отдай, урод!». Потом послышался отборный мат в два голоса, и наконец тот, который в форме, выскочил из комнаты, неся в руках трофей в виде ремня с блестящей пряжкой. Ничейная бабушка вцепилась двумя руками в форменную куртку, и её ноги скользили по полу вслед за своей мечтой.
Второй в форме подхватил ремень, положил его в прозрачный пакет, обозначив в сопроводительной
бумажке как «вещдок». Визгливым голосом ничейная бабушка кричала: «Ремень мой, отдай!», а более басовито ругалась. Лица тех, которые в форме, приняли изумлённое выражение усопшего Архип-Николаича. В конце концов тот, который добыл ремень в схватке, сказал: «Ладно, бабка, если ремень твой, заберёшь его по окончании следствия. Я лично отдам его тебе! Только прекрати выражаться!».
Она прекратила выражаться, повторяя, что ремень конечно же её, а как же иначе? А чтобы в следствии его не подменили, она будет дежурить под дверью. А то мало ли что? Знает она таких шиндриков! А её ремень качественный, сейчас таких нету!
Каждое утро ничейная бабушка приходила к кабинету следователя, садилась около двери и ждала. Дежурный со временем свыкся с её присутствием и не стеснялся при ней выдувать изо рта огромные пузыри из жвачки. Каждый раз пузыри выдувались разной формы. Когда вылетал особо любопытный экземпляр, бабушка не сдерживалась и с придыханием произносила: «Ишь ты!..» Дальше шла не поддающаяся повторению фраза, заканчивавшаяся словами: «твою мать!».
Потрясённый услышанным, дежурный приходил в себя, выплёвывал в корзину для мусора жвачку, подымался, одёргивал форменную куртку и строгим голосом произносил: «Гражданка, будете выражаться, самолично посажу в камеру!» Старушка иссохшейся рукой, напоминающей куриную лапку, закрывала рот, откуда слышалось невнятное мычание. Дежурный ещё некоторое время подозрительно вслушивался, но ничего не уловив, успокаивался и садился на место.
Но наконец пришёл день, когда мечта ничейной бабушки сбылась.
Из кабинета, рядом с которым она сидела, вышел тот, который в форме, протянул ей бумажный свёрток со словами: «Получите, гражданка, свой ремень и не приходите больше сюда!»
Ничейная бабушка вскочила, обеими руками схватила сверток и, проковыряв пальцем в бумаге дырку, как раз попала на блестящую пряжку. Хотела было озвучить нахлынувшие чувства, но опасливо посмотрев на дежурного, зажала рот всё той же куриной лапкой. Вернувшись в кабинет, человек в форме обратился к другому:
“Вот, возьми чек! Занеси в какую-нибудь графу расходов. Может, в конце месяца оплатят. Я же свои деньги заплатил!”
Дома ничейная бабушка наслаждалась победой. Она не ограничивала себя в выражении чувств, слушать было некому — соседская комната пустовала. Бабушка гладила ремень руками, рассматривала его со всех сторон. Победным сиянием сверкала пряжка. «Он намного лучше стал, чем был у этого кретина!» — про себя подумала она, ещё больше радуясь. Машинально, не думая, повесила ремень за пряжку на большой крюк, и он красовался на стенке во всю длину. Потом, немножко подумав, она решила, что у этого «кретина» ремень висел не так. Иначе как его застегнуть вокруг шеи? И потом, обязательно должна стоять табуретка…
Она обязательно во всём этом разберётся и сама попробует, чтобы знать, что этот «кретин» имел в виду! Но пока повременит, потому что завтра ей надо купить две упаковки жвачки. Одну себе, а вторую тому, в форме… Пусть выдувает пузыри. Вон они какие бывают!
Интересно, у неё получатся такие же?

ЕГО ДЕНЬ

Он знал, что болен. И мама ему так говорила. А ещё, она говорит всё время, что пора бы ему подлечиться. Молчит мама только по пятницам. В пятницу она умирает. День «пятница» он усвоил хорошо. Остальные дни — не очень. Он не помнит их названия. Собственно, остальные ему не нужны. Он живёт всегда по пятницам. Так у него меньше болит голова.
Вся стенка у его кровати заклеена листиками с расписанием на этот день. На завтрашнюю пятницу листик не поместился на стенке. Поэтому он его положил в кастрюлю и закрыл крышкой. Кастрюля большая, а листик маленький, тоненький, их много поместится!
Он похвалил себя за сообразительность.
И расписание он пишет каждый раз. Мог бы и не писать. Ведь наизусть всё знает. Но писать надо. Ещё давно, когда он знал много дней, его учила мама, что жить надо по расписанию. Тогда не была пятница, когда она говорила, в пятницу она умирает. А другие дни он не помнит…
С тех пор его расписание, по которому живёт, не меняется. Но писать надо каждый день. Потому что каждый день — пятница.
Утром — чистка зубов, зарядка и завтрак. Потом он идёт в школу. После уроков заходит в аптеку, покупает маме таблетки от сердца. Они продаются без рецепта, так сказала мама. И быстро домой, потому что дома таблетки закончились ещё вчера… А какой это день — он не помнит.
По пятницам так всегда. Таблетки он кладёт на стол… Стол весь ими завален, как стенка оклеена листиками. Но в кастрюлю он таблетки класть не будет. Мама их там не увидит. Он будет класть их на подоконник. Подоконник широкий — много поместится!
Он ещё раз себя похвалил.
Сегодня он скажет маме, до того, как она умрёт, что школа очень изменилась. Классы почему-то разбросаны по всем улицам. И выглядят они в виде каких-то больших ящиков. Да! Не забыть маме сказать, что ему теперь деньги на обеды не нужны. В этих ящиках-классах полно еды! А иногда он и таблетки для неё находит. И ещё в каждом классе открыли живой уголок — птицы, собаки, кошки. В некоторых классах — крысы. Только не белые, а серые. За животными он ухаживает. Когда большая белая птица (он не знает, как её звать) выклевала глаз собаке, он отобрал этот глаз у птицы. Завернул его в бумажку и принёс домой. В следующий раз, когда встретит собаку, он поставит ей глаз на место. За это в конце четверти учительница ему поставит хорошую отметку. Мама будет рада. Это будет в пятницу, до того, как мама умрёт.
Придя со школы, он становится в угол и стоит там двадцать минут. Так и в расписании написано. В это время умирает мама.
Потому что он ей тогда таблетки от сердца не принёс. Заигрался с мальчишками, а после была закрыта аптека. И в угол его мама поставила справедливо.
Он засекает на часах время и честно выстаивает двадцать минут. Так велела мама. А когда выходит из угла, мама уже умерла и ничего не говорит.
В следующую пятницу он, перед тем, как встать в угол, обязательно покажет маме собачий глаз, который отнял у птицы. Иначе она не успеет его увидеть. Пусть порадуется… А ещё, становясь в угол, он даст маме таблетки, те, которые лежат на подоконнике, они посвежее.
Он опять себя похвалил. И сел писать расписание на завтра, на пятницу.