Ольга Титова. Бог да прости. Воспоминания о Борисе Бурачинском

Когда в мае 2010 года безвременно ушел из жизни Борис Бурачинский – мой многолетний друг, коллега, незаменимый помощник, лучший советчик в работе, – мне не сразу пришло в голову, как же быстро наша жизнь становится историей.

Два периода моей жизни – с осени 2006 г. до весны 2007 и с осени 2008 до весны 2010 я работала в фирме Олега Кофмана, ближайшего друга Бориса. Сначала я трудилась в офисе Олега (наша фирма занималась распространением в Эстонии русской книги и периодики), потом в магазине русской интеллектуальной книги Kniga.ee в фойе Национальной библиотеки Эстонии. А Борис с 1999 года работал в самой Библиотеке (я давно пишу это слово с большой буквы) старшим библиографом по русской (а точнее – неэстонской) книге. Каким прекрасным специалистом, каким дружелюбным сотрудником он был, думаю, хорошо помнят все его коллеги. Библиотека осиротела без Бориса.

А эстонские друзья Бори поставили на его могиле небольшой изящный памятник с трогательной надписью: «Tassike teed kirjamehe terviseks! Sõpsid»*. Для них он был в первую очередь эстонским журналистом, постоянным автором газет KesKus и Eesti Ekspress, литератором, человеком пишущим. Это выражение, которое на эстонском языке вмещается в одно ёмкое слово kirjamees, я встретила впервые в статье Анастасии Цветаевой. Пишущие люди – для меня самые близкие. Я сама одна из них. Поэтому было очевидно, что рано или поздно воспоминания будут написаны.

Как часто бывает в случае внезапной смерти, они стали писаться с конца. Что-то вроде обратной перспективы… Какой-то «дневник утраты» я вела в Livejournal, несколько публикаций в память Бориса были сделаны в газете «День за днем» и электронном журнале «Новые облака».

Наше общение началось гораздо раньше, чем совместная работа. Почти десять лет было отпущено нам для дружбы. С перерывами, ведь у каждого была своя жизнь. Но судьба нас сводила снова и снова, и Боря сделался родным мне человеком, а в конце его такой короткой жизни – просто правой рукой, совершенно незаменимым помощником и советчиком в работе. Люди незаменимы, и это правильно. Я не хочу ничего забывать.

Конечно, я не предполагала, что буду писать о Боре. Боря был старше меня всего на два года, и я не могла думать, что переживу его. И еще он был всегда так прост и доступен (в хорошем смысле прост, простота в поведении совсем не означает примитивности характера и ума – чего не было, того не было). Так скромен, так не набивался в герои (скромность человека обычно становится заметнее, словно «вырастает», после его смерти – как и все другие его достоинства и достижения…).

Итак, все началось примерно в 2001 году, кажется, осенью, в доме нашего общего знакомого Кирилла Немировича-Данченко (который зарабатывал на жизнь тем, что привозил из России книги и продавал их в фонды эстонских библиотек – так сложилось его сотрудничество с Борисом). У Киры, как все друзья его называли, в его большой старинной квартире на улице Гонсиори в Таллинне часто собиралось много народу. Какой был повод, я не помню, возможно, какой-то праздник: мы справляли у Киры и Пасху, и Рождество, и дни рождения, отметили выход моей первой книги…

В тот день я опоздала к застолью, вошла в комнату, когда все гости уже сидели за столом. Сразу обратила внимание, что появился новый гость – маленький, худенький, подвижный, с большими синими глазами, волосы были завязаны в хвостик. Красавцем его сложно было назвать (только глаза были хороши), но ум, интеллигентность всего его облика и обаятельную улыбку невозможно не заметить.

Этот человек поднялся мне навстречу, улыбнулся, представился… или Кира его представил – и через пять минут мы уже сидели рядом и болтали, словно знали друг друга всю жизнь. Не знаю, как любовь, а дружба с первого взгляда бывает! Говорят, люди одного роста лучше между собой ладят. И да, среди моих друзей людей небольшого роста (как я сама), и женщин, и мужчин, действительно было много. Вспомнить хотя бы Светлана Семененко! Или Марину Тервонен, или мою ближайшую по сей день подругу Риту Соловьеву. Да и сам Кира ростом не вышел. А еще в нашей компании невидимо могли присутствовать Пушкин и Юхан Вийдинг. Возможно, все мы чем-то свой невеликий рост компенсировали. А про Бориса Юку-Калле Райд написал так: «Этот маленький человек был огромен, как гора».
Но не только по этой по этой причине Боря для меня скоро стал словно родственником и даже братом. Родного брата, к сожалению, у меня нет. Если бы братьев можно было выбирать, я, конечно, выбрала бы Борю! Так с ним стало сразу просто и легко. Так интересна и содержательна была каждая встреча, даже короткие перерывы на работе.

Через десять минут Боря смущенно попросил: «Слушай… давай на ты?» Сблизило нас еще и то, что только мы двое из гостей Кирилла оказались курящими. Что давало нам повод постоянно выбегать на улицу и там продолжать захватывающую интеллектуальную беседу.

В ходе этой беседы выяснилось, что Борис был, как и я, полукровкой (мать еврейка, отец молдаванин – впрочем, Боря всегда предпочитал называть Молдавию Румынией, и все производные – соответственно). Работал с книгами, всерьез интересовался эстонской культурой и хорошо знал язык, но при этом говорил на вполне грамотном русском (только после его смерти я узнала, что его родным языком был все же румынский), дружил больше с эстонцами, был женат два раза, и оба раза на эстонках, о чем тут же мне сообщил с некоторой гордостью. Позже назвал имена – Яна и Марис. Обе поддерживали с ним дружеские отношения до конца жизни. Я бы сказала, что и после – и теперь я обязана Боре радостью знакомства с этими прекрасными, умными и тонкими женщинами, которые после его смерти стали подругами. Яна – французский филолог, Марис – эстонский. Вместе с Юку-Калле Райдом они подготовили сборник статей Бориса, которые он публиковал в газете KesKus. В книгу включены и эти воспоминания – благодаря переводу, сделанному Яной.

Борис сразу признался мне, что в русской компании чувствует себя немножко скованно. Но все упомянутые обстоятельства, даже последнее, нас сблизили. Так как Боря сказал, что мы (то есть Кирилл и круг его таллиннских гостей) – его первые русские знакомые в Таллинне, я взяла над ним «шефство» и старалась помочь ему освоиться в новом для него кругу. В том числе просто пригласить в гости и угостить чем-то домашним. Например, дом моих родителей Боре понравился, там кормили вкусными котлетами, рыбой фиш и баклажанной икрой (хотя маме Боря пришелся по душе, она удивлялась: «Что ты так увлечена этим Борисом, если не собираешься за него замуж?» Она никак не могла понять, что дочь, как говаривал поэт Михаил Светлов, может обойтись без необходимого, но не может без лишнего…). Мои скромные кулинарные способности Боря всегда тоже оценивал высоко.

Уже тогда можно было предположить, что Таллинн – Борин «последний, решающий, окончательный город» (как писал о Нью-Йорке Довлатов). Во всяком случае, он сам был к этому готов. Я даже немного ему завидовала: я все время чувствовала себя в родном городе словно на чемоданах… И это чувство не изменилось по сей день.

Созвучие наших имен – такая вроде бы неполная рифма – вызывало в памяти, конечно же, переписку и вообще биографию Пастернака. Боря и Оля – скорее все-таки родственники, чем пара. И в таком качестве часто возникают Ольги в жизни Борисов (хотя была не только Ольга Михайловна Фрейденберг, любимая кузина Пастернака, но и его общеизвестная муза Ольга Всеволодовна Ивинская). Изучив биографию Бориного небесного покровителя, я узнала, что святые Борис и Глеб приходились правнуками моей покровительнице – княгине Ольге. Об этом я с радостью сообщила ему, подарив иконку Бориса и Глеба на открытке (которую потом нашла в его пустом кабинете и забрала назад, она вернулась ко мне и теперь снова стоит на моей полке…).

Признаюсь, что попытки мои адаптировать Борю к таллиннской русской диаспоре удались не слишком. Почти ни одно «русское» мероприятие, куда я Борю приводила, он не одобрил. Было одно исключение – на вечер поэзии в Союзе писателей, в основном русской, где мне нужно было выступать, он пришел специально, чтобы поддержать меня, но и сам вечер ему пришелся по душе. Я всегда боялась публичных выступлений, удовольствия от них никогда не получала, но коллега Игорь Котюх попросил – это был его вечер под названием «Котюх и друзья» – и к тому же за это обещали заплатить неплохой гонорар. Очень трогательно было, что Боря пришел. Присутствие в зале доброжелательного слушателя всегда помогает. Больше всех ему понравился, конечно, эстонский литератор-оригинал Прийт Пармаксон (Priit Parmakson).

Игорь Котюх очень уважал Борю и охотно с ним сотрудничал (например, весной 2009 года они вместе проводили экскурсии по Таллинну). После знакомства с Борей Игорь написал мне: «..мне понравился Борис – глубокий и уравновешенный человек, любящий интеллектуальную литературу и Эстонию». Благодаря Игорю, издателю электронного журнала «Новые облака», были опубликованы мои первые заметки в память Бори и его статья «Встречи с поэтами»

Но с эстонцами Боре по-прежнему было интереснее. Хотя меня он не обижал. Старался, как мог, поделиться своим богатством: с кем-то познакомить, через кого-то устроить подработку и даже заказ на поэтический перевод (это не сложилось, но мне приятно, что Боря считал меня способной перевести рифмованные стихи). Для него было удовольствием знакомить между собой своих друзей-приятелей разных национальностей и кругов общения. Все знали, что если сидеть с Борей на площади Вабадузе в кафе-«стекляшке» возле художественной галереи (или в клубе «Куку», где он был завсегдатаем), через полчаса за ваш столик сядут минимум три эстонца. А через час их будет уже шесть, и они существенно обогатят ваш (и свой) словарный запас.

«Русские» мероприятия Боря вежливо игнорировал. Могу его понять: единства среди русских в Таллинне не было никогда, то, что называлось русской общиной, представляло собой какие-то разрозненные группировки, и вписаться в это общество (весьма размытое) не так-то просто было и тем, кто, как я, родился и вырос в Таллинне. Отдельных же представителей русской культуры, в том числе, что мне приятно, моего отца писателя Ростислава Титова, Боря глубоко уважал. «Твой отец – молодец», – говорил он мне. И все же его русский мир состоял скорее из отдельных знакомых. Мне выпала честь быть одной из них.

Боря всегда был очень доброжелателен со всеми, и со мной тоже. Серьезно рассердился на меня всего два или три раза. Один раз, когда я показала ему в магазине свежие стишки про Финляндию (точнее, экспромт на смерть поэта Льва Лосева), ему не понравилось, что я назвала Финляндию филиалом рая, а Эстонию того времени филиалом ада. Он совершенно серьезно принялся ворчать, что не любит, когда люди превозносят все иностранное. Думаю, он был искренен, хотя сам в свое время оставил ту страну, где родился, ради Эстонии. Но это не была погоня за благополучием (как делает множество современных эмигрантов, говоря, что это «ради детей», и не задумываясь, какое культурное наследство они оставят в новой благополучной стране своим детям). Эмиграция Бори была осмысленной, морально и культурно мотивированной, и по существу стала актом бессребреничества: до конца жизни он не имел в Таллинне своей квартиры, жил на скромную зарплату и постоянно подрабатывал, одежда его была иногда даже предметом анекдотов, а единственный свой ноутбук, с которым и упал возле подъезда своего дома в роковой вечер 8 мая, купил за несколько месяцев до смерти (помню, как он мне хвалился и уговаривал меня тоже разориться на ноутбук, как необходимую вещь для литератора). Культурные и духовные ценности были для Бори несомненным приоритетом. Возможно, в моих стихах Боря усмотрел поклонение мещанскому «раю» (хотя я имела в виду немного другое) – вот и возмутился.

Правда, интересных поездок и путешествий в его жизни было немало благодаря должности библиографа и другу Олегу. Помню, что в последнюю Борину весну он не смог поехать с Олегом в Париж на выставку книг Non-fiction (а Францию очень любил, она была ему как-то близка – может, благодаря Яне, которая мне представляется больше француженкой, чем эстонкой, а может, в силу особенностей его характера). Выяснилось, что у Бори румынский паспорт, чтобы обменять его, нужно было больше времени, чем европейский: он не успел.
Еще один случай, когда Боря на меня сердился. Поэт Юрий Колкер, которого Боря по моей просьбе встречал в Таллинне, устраивал в гостиницу и показывал ему город, поместил несколько книг своих стихов и прозы в Национальную библиотеку. Одну из книг попросила для себя главный редактор «Таллинна» Нелли Давыдовна Абашина-Мельц, экземпляр был всего один, и я эту книгу из Бориного кабинета забрала, с разрешения, конечно, но Борис был очень недоволен: не вынесла, так сказать, душа библиографа!

Боря был не только моим другом, но и внимательным читателем. В первый день в гостях у Кирилла он, узнав, что я пишу стихи, заявил: «Извини, Оля, но я не признаю современную поэзию. Вряд ли я буду читать твои стихи!» Я не обиделась, а сказала, что меня он имеет право не читать, но говорить так о всей современной поэзии культурный человек не может. Поскольку настоящая поэзия есть и будет всегда!

Кажется, как раз через год вышла моя книжка. Прочитав-таки мои стихи, Боря взял свои слова о «современной поэзии» назад и повторял это при каждом удобном случае (знакомя меня с кем-то, он произносил торжественную речь: «Когда я только познакомился с Олей, я считал, что русская поэзия здесь невозможна. А когда прочитал ее стихи, понял, что был неправ. Оля – настоящий поэт!» Было и приятно, и неловко). Иногда просил прислать какое-то стихотворение «в тему» (например, стихи о Кясму его заинтересовали, он любил это место и приезжал туда отдыхать.). За годы нашей дружбы я убедилась, что поэзию он прекрасно чувствует (возможно, мне-то как раз он и льстил, но в других поэтах точно разбирался). Из русских поэтов Эстонии, помимо классиков Северянина и Самойлова, он очень уважал и ценил Светлана Семененко, а в последние годы хорошо отзывался о стихах П.И.Филимонова.

Ирония судьбы, что половину моих стихов, посвященных ему, Борька уже не прочитает, они написаны посмертно…

Часто именно Борис был первым читателем моих статей перед сдачей их для публикации. А вот мне его публицистику пришлось читать и отчасти переводить тоже посмертно… Боря был человеком скромным, особо не позиционировал себя как литератора – и со смехом рассказывал, что эстонские коллеги называют его «литератором из Молдавии». Он знал, как трудно мне дается эстонский язык. И, возможно, из деликатности не предлагал мне для чтения своих «колонок», как он их называл, хотя мог порой посоветоваться, о чем написать, рассказать устно, какую выбрал тему. После смерти Бори оказалось, что русских оригиналов его статей совсем немного, и они напоминают скорее черновики. Писал он больше по-румынски, а с румынского переводила Яна, с которой он и познакомился, когда она, французский филолог, приехала в Кишинев изучать румынский язык – как второй иностранный, в надежде, как все филологи того времени, получить практику за границей хотя бы в социалистической стране (для моих однокурсников, например, пределом мечтаний была Венгрия).

До осени 2006 года наше общение происходило в основном в гостях у Кирилла, на городской квартире или летом на даче в Лохусалу, куда мы ездили иногда вместе: там собиралось «общество», состоящее из знакомых Кирилла с маленькими детьми (в компанию входила и моя тогда маленькая дочка Ася). Особенно близки были Боре Дмитрий и Таня Кузовкины (тогда они постоянно жили в Тарту, где Таня работала с архивом Лотмана – помню, Боря ездил к ним в гости туда и сказал, что визит был очень приятным. Общался он также с художницами Марианной (для близких Машей) Ратинер и Светой Алексеевой… Дача представляла собой ряд коттеджей, в каждом из которых жили две-три семьи с детьми: еще там бывали художник Роман Маткевич с женой и двумя дочками, наездами появлялись друзья Киры Роман Каллас и Саша Суханов, приезжала Оля Мячина, тоже художница, с мужем Володей Новиковым. Кира уже тоже тогда был женат, у него была маленькая дочь – Кира Кирилловна, и его жена Марина всегда очень тепло относилась к Боре. Кирилл же уважал его так, что до конца жизни обращался к нему исключительно «Борис» и на «Вы» – над чем я немножко смеялась, ведь я его по-всякому называла, и Борькой, и Боречкой, а Светка с Машкой – даже Борюсиком (смешное имя, но оно ему шло).

Обычно в хорошую погоду накрывали общий стол на улице, там же играли дети, море было совсем рядом… Было весело. Мы с Таней Кузовкиной (без пяти минут профессором) иногда могли устроить на пляже гонки на четвереньках. Боря, помнится, на анекдоты и забавные истории в компании не скупился, но никогда не купался: Балтийское море даже в жару казалось ему холодным.

При этом я уже тогда заходила к нему в Библиотеку просто в гости, посидеть, выпить кофе, получить какую-то книжную консультацию. То одна, то вместе с Кирой или Димой Кузовкиным (который тоже возил и продавал книги). Набирала три цифры 352 на телефоне информации и слышала Борин вежливый голос: „Rahvusraamatukogu!” (забавно, что Боря номера своих телефонов – и служебного, и мобильного – иногда забывал и пару раз у меня справлялся), после чего он спускался в фойе, и мы пили кофе в кафе и потом в зависимости от погоды курили на улице или в курилке в холле. Наверное, уже тогда он мог провести меня по своему «храму» – Библиотеке. Где мы с ним только не были! И на крыше, и в подвале, и в совершенно недоступных простому человеку запасниках! Однажды Боря нашел для меня в немыслимо длинных коридорах переплетную мастерскую и помог привести в порядок старые книжки из библиотеки моей тети. С Борей Библиотека оживала и могла поведать много тайн. Боря очень любил водить экскурсии по библиотеке, официальные и неофициальные (дружеские, для знакомых: обычным делом было провести импровизированную экскурсию для какого-то нашего гостя, например, поэтов Ольги Николаевой и Юрия Колкера), платные и бесплатные.

Словом, Библиотеку Борис обожал. Это он рассказал мне, что утром Национальная библиотека начинает работу под звуки музыки Урмаса Алендера, композитора, который погиб на пароме «Эстония» (еще при жизни Бори в фойе Библиотеки прошла выставка в память утонувшей «Эстонии» – кажется, то была одна из последних наших «совместных» выставок: мы ходили вместе, смотрели, обсуждали все стенды…).
Маленький и худенький, всегда более чем скромно одетый Боря пробегал по длинным коридорам Библиотеки легкой походкой, иногда слегка размахивая руками, делая на ходу какую-то разминку – улыбаясь и здороваясь со всеми. Вид у него был немного легкомысленный. Но это до первого разговора.
Пока он был на работе, в энциклопедию или Интернет заглядывать было не надо, большинство справок из самых разных областей от литературы и библиографии до истории, этнографии и политики мы получали у Бори. И советов тоже. У Олега это называлось «звонок другу». Боря был скорой помощью, правой рукой, незаменимым и при этом ненавязчивым помощником.
Избалованная нашим всепроникающим библиотечным Вергилием, я до сих пор в Библиотеке теряюсь: привыкла ходить за Борей и по большим залам, и по запутанным внутренним и подземным коридорам-бункерам, хоть вслепую иди – обязательно выведет.

Кроме счастья в любви, как я писала в одном раннем стишке, мне нужно было «счастье в работе» (это было как раз то стихотворение о Кясму). Вот этим счастьем Боря для меня и был. Денег я там имела немного, зато впечатлений – хоть отбавляй. А вид из окна нашего офиса был настолько великолепен, что часто c работы уходить не хотелось. Церковь Каарли, часть Вышгорода с собором – эту роскошь мы имели каждый день!

Об этом первые мои стихи, посвященные Боре:

Приближается пора адвента,
новогодние огни повсюду.
Мир, как никогда, живет моментом.
На работе – сплетни, пересуды,

каталоги, списки и рассылки,
и почти все время ощущаю,
каждой косточкой и каждой жилкой,
как жестоко я тебя пугаю,

говоря с тобой излишне честно
о пророчествах безмерно страшных.
Ты бормочешь: «Мне неинтересно…»
Каждый день глядим с тобой на башни,

видим из окна любимый город,
удивляясь, что стоит доселе,
и нелепый силуэт собора
все еще над ним… и неужели

это близко – катастрофа, клоны,
скорбный лик затопленной Европы?
Но в одном пророки непреклонны:
что Господь не насылал потопа,

что его мы сами намечтали,
даже я, возможно, виновата,
даже словом, сказанным в печали,
можно слишком опечалить брата.

Это близко, как огни адвента.
Выше, чем в Нью-Йорке, наши башни.
Чтобы ты не упустил момента,
говорю тебе о самом страшном.

18-19 ноября 2006

Воспользуюсь возможностью дать небольшой комментарий: речь шла о дилогии Юлии Вознесенской «Путь Кассандры» и «Паломничество Ланселота», антиутопии, которой я тогда очень увлекалась. Книги мне дала другая наша сотрудница, Ирина. В романах о Кассандре и Ланселоте (которые, кстати, оказались виртуальными друзьями – причем пространство сети названо в этом мире Реальностью) вся Европа, в которой давно нет границ, затоплена, половина стран ушла под воду, до старости никто не доживает, так как чуть что не так – доктора вместо лечения рекомендуют «принудительную эвтаназию», на заводах работают клоны, а церковь загнана в катакомбы. Обычно с Борькой можно было говорить обо всем на свете. Но эту книжку он не воспринял. Только я принялась расписывать закат цивилизации, Боря, всегда очень чуткий ко всему, что касалось литературы, вдруг перепугался, сказал, что ему неинтересно, что он не хочет воспринимать такой негатив… Мне пришлось извиниться за причиненное расстройство, в оправдание и написались стишки.

Но я так и не рассказала, как началась моя работа – близко к Библиотеке, но не в ней самой. Летом 2006 года я потеряла работу в Кейлаской гимназии. К тому же домашние обстоятельства (болезнь тети) вынуждали найти работу поближе к дому и на полдня. В сентябре я случайно встретила Борю на бульваре Каарли. Посидели, выкурили по сигарете. Боря сказал: «Я поговорю с Олегом». Через неделю я уже была на рабочем месте. Причем Боря каждое утро ко мне заходил, заботливо справлялся, как дела, если у меня не сходилась накладная, утешал: «Мы же не ракеты запускаем!», а если я не успевала перекусить, мог сбегать принести пирожок из кафе. В благодарность я угощала его чаем (похоже, чайником на рабочем месте Боря так никогда и не обзавелся – во всяком случае, до конца жизни пил чай-кофе у меня).

А в последнее время – в период магазина Kniga.ee – у нас появилась привычка пить кофе из одной чашки. Я заваривала кофе на складе и звала Борю, и мы прихлебывали из этой чашки по очереди и шли курить, даже когда была эпидемия свиного гриппа. Иногда еще делили пополам булочку. Последний глоточек Борька всегда просил перед тем, как подняться к себе. Это делалось так просто для удобства, но стало каким-то негласным ритуалом.

Наверно, и спустя полвека
под сердцем шевельнётся боль,
когда зайдёшь в Библиотеку
и позовёшь тихонько: «Борь!..»

Уже не скажет друг мой профи,
до смерти бросивший курить:
«А можно мне глоточек кофе?»,
и не с кем кружку разделить…

Про любые книги, стоявшие на полках в открытом доступе, Борис умел рассказать увлекательно и заразить интересом к самому, казалось бы, чисто академическому замшелому тому. С любым сотрудником знал, как договориться, чтобы отыскать редкую книжку и получить ее на дом. Я старалась все-таки не злоупотреблять и, честно говоря, от некоторых знакомых – оголтелых библиофилов, жаждавших попользоваться чужим служебным положением, или сибаритов, предпочитающих готовиться к экзамену дома на диване, Борьку попросту прятала. Чтобы не растерзали на мелкие поручения. Один такой мой приятель в итоге видел Борю всего один раз – когда меня вызвали работать в офис, а мой знакомый именно в тот час явился ко мне в магазин и обнаружил у дверей Борю.

Потом мой приятель Влад – поэт и редактор Владислав Пеньков – рассказал:
– Я стоял у гардероба очень растерянный. Твой магазин закрыт… И он подошел ко мне, спросил, чем помочь. Я сказал, что пришел в магазин к Ольге Титовой. Он мне сказал: не волнуйтесь, сейчас – ушел минут на шесть, вернулся с мобильником и набрал тебя…
– Это типичный Боря! – ответила я. – Подошел, даже не зная, к кому ты идешь! Ну, а уж когда узнал, приволок собственный мобильник…

Борис много рассказывал про своих прежних молдавских знакомых – частенько не называя имен, потому что рассказы были весьма ироническими (например, о хорошем приятеле, возомнившем себя великим писателем). О Яне, успехами которой он трогательно гордился. О прабабушке Екатерине, румынской, православной, которая водила его в церковь и называла «мой жидовёнок» (в связи с этим я подарила ему икону великомученицы Екатерины – которая тоже теперь ко мне вернулась, как и икона Бориса и Глеба). О маме – как всякий еврейский мальчик. Какая она у него красивая и как молодо выглядит. Делился мечтами, что вот приедет к нему в гости из Германии мама, и он обязательно поведет ее показать Библиотеку и познакомит с нами (увы, и знакомиться, и показывать Татьяне Михайловне Библиотеку, а также рабочее место Бори, пришлось нам без него – в день похорон…).

Когда мне пришлось уйти из фирмы Олега в первый раз, нашей дружбы это не нарушило. По-прежнему, заходя в Библиотеку, я первым делом набирала на телефоне окошка информации номер внутреннего телефона 352. Передавала Боре для фонда Библиотеки книги своих знакомых. Советовалась во всем. И казалось, что Боря в Библиотеке будет всегда…
И мы продолжали говорить обо всем на свете. Конечно, не могли не затронуть вопрос религии. Боря был лютеранином. Воспитанный и, вероятно, крещенный православной прабабушкой с румынской стороны, он однажды в самолете решил «раз и навсегда определить свои отношения с Богом» и выбрал лютеранскую веру. Он летел в Эстонию, чтобы поселиться и остаться там, и его, наверное, можно понять… Исправно посещал собрания в церкви Яани (как я узнала в самую последнюю весну, даже жертвовал деньги, с учетом его скромной зарплаты не маленькие). Его «учителем», как сам Боря выражался, был известный эстонский пастор Яан Тамсалу.

Боря несомненно верил в Христа. О том, что лучше, православие или лютеранство, мы никогда не спорили. Вроде бы уважали убеждения друг друга. Иногда могли поделиться информацией: а у вас как, а как у вас?
В мае 2009 года в Таллинн приехал диакон Андрей Кураев. Все православные приходы вывесили объявления, что отец Андрей в такой-то день и час читает лекцию (тема была вполне богословская и непростая, то ли «Слово», то ли «Логос»). Не знаю, какой вредитель решил устроить лекцию отца Андрея в малом зале Русского культурного центра (в самом деле маленьком). Когда мы с мужем пришли, а еще явились туда Боря с Олегом, в зале уже дышать было нечем, все места сидячие и стоячие были заняты, день стоял жаркий, помню даже свою длинную летнюю церковную юбку в цветочек, которую специально в честь отца Андрея надела… Постояли мы на пороге, полюбовались на отца Андрея через зал и, не выдержав духоты, пошли на улицу… Олег с Борькой на другой день с комфортом послушали повторение лекции в университете, а я в то время отсиживала свою смену в книжном… Теперь, учитывая то, что Боре оставалось жить год, и то, сколько лекций отца Андрея я уже прослушала в Интернете, понимаю, что это справедливо. И считаю очень показательным, что лютеранин Боря уважал православного миссионера Кураева больше, чем иные православные. Кураев – тогда особенно – обращался к интеллигенции.

Один раз Боря меня удивил. Мой муж Коля еще в период ухаживания (точнее, переписки) посылал мне из Хельсинки, где он работал, «ссылки на странные фильмы» – о том, был ли вообще Христос, не аллегория ли он и не вариация ли египетского бога Ра. Меня это смущало. Я как-то поделилась этим с Борей в курилке…

Боря вдруг весь подобрался, выпрямился, нахмурил брови, стал вроде даже выше ростом. Взглянул на меня как бы сверху вниз. И изрек строго, чуть ли не грозя пальцем:

– Оля, ты меня удивляешь. Ты что, не знаешь, что такие вещи надо отметать сразу и не позволять им себя запутать? Мы должны верить. И не забивать себе голову всей этой ерундой!

У меня в голове моментально все встало на место: фильм – прежде всего дурацкий! И антинаучный (Коля меня простит). И безвкусный притом. Как именно я это поняла, неизвестно. Но результат был налицо. Я перестала «загружаться» глупым для христианина вопросом, был ли Христос. Такой эффект иногда был от слов уважаемых в Таллинне православных батюшек, таких, как отец Владимир или отец Ювеналий, которым не свойственны были красоты речи, говорили они немного и просто, но это работало.

Сразу же я спросила Борю, не думал ли он сам стать пастором. Именно пастором, а не православным иереем или раввином, я его представляла. Он ответил, что ему такое уже не раз говорили… «Ну вот, – попыталась я пошутить, – в случае чего будешь знать, чем заняться».

Призрак сокращения в то время уже бродил по библиотечным коридорам (в первое же лето после смерти Бори Национальная Библиотека, как писали в новостях, отправила в вынужденный отпуск 340 человек).
Я всегда страшно боялась, что Боря потеряет работу. Что Библиотека потеряет Борю – трудно сказать, чего больше… Иногда моя молитва звучала со страху даже и так: «Господи, пусть лучше я потеряю работу здесь, да и где угодно, и еще много раз, только он пусть останется!» Мне казалось, что пока Боря на месте, все будет хорошо, и с нами, и с ним, а если он лишится работы – своего стержня, ему придется хуже, чем кому бы то ни было.

Господь мою просьбу исполнил, и не один раз. Раза три, кажется, на глазах Бори я теряла работу; он подбадривал меня в поисках, в процессе привыкания к новой, и два раза из трех сам же ее и находил. А когда мы работали рядом, помогал каждый день. Он умел поддержать во мне «боевой дух», вовремя напомнить, что до какого бы социального дна и до какой бы нищеты мы ни докатились, мы не имеем права забывать, что мы – интеллигенция. Как-то так, хотя это звучит высокопарно, и такой фразы он, конечно же, не произносил никогда. Конкретно я еще не имела права забывать о том, что я поэт. Вот об этом Боря не уставал напоминать.

В августе 2009 г. я спросила Борю, что он думает про крест на площади Свободы. Очень осторожно спросила, зная, что он редко выступает против эстонского государства (а если я что-то пыталась вякнуть, Борис говорил строго: «Оля! Ты забыла лагеря?»).

Он ответил с укором вовсе не в мой адрес: «Это же годовой бюджет библиотеки!»

Боря все мерил успехом Библиотеки.

Несколько месяцев подряд в течение последних полутора лет нашей совместной работы он регулярно приносил мне какую-нибудь редкую переводную эстонскую книжку советского времени, которую утаскивал для меня из списанного фонда – то «Осенний бал» Мати Унта, то «Дети ветра» Бетти Альвер, то сборник Минни Нурме. А сборник Вийдинга 1985 года в переводах Светлана Семененко и Алексея Королева, конечно, был «бриллиантом коллекции»…

Осталась мне в память и для работы, если Бог даст справиться, «Борина библиотечка».

После смерти Бори я не смогла вернуться на работу в магазин. Но как-то вскоре после похорон зашла посмотреть почту и обнаружила открытки, которые он принес нам в апреле 2010 г. на продажу (сказав, что денег ему не надо, чтобы я оставила вырученные деньги себе). На них были всякие забавные надписи: «Если ты вдруг решишь заболеть, то я сорву твои планы!», «Когда я хочу посчитать всех самых дорогих мне людей, тебя я считаю дважды!», и наконец на открытке с котом, летящим на воздушном шарике: «Я тебя везде достану: преграды не имеют значения, когда дело касается любви!»

Я забрала открытки и раздала их друзьям Бори, прикинув, кому какая надпись больше подойдет. Себе оставила последнюю, она и теперь у меня стоит, как последний привет…

Примерно в марте 2010 г. Боря вдруг бросил курить. Говорил спокойно, что «не хочется». В конце концов я взмолилась: «Боречка! Я по тебе скучаю! Мы совсем не общаемся!» Борька засмеялся, погладил меня по голове, и с тех пор до последнего дня моей работы (3 мая) приходил просто постоять со мной и поболтать – как и раньше. Но сам при этом не курил… Мне было немного тревожно, хотелось спросить, все ли у него в порядке со здоровьем (почему-то возникло именно такое подозрение, хотя он держался безупречно), но я не решилась…

…Последняя наша встреча в Национальной библиотеке была 3 мая 2010 года. Я взяла «творческий отпуск» на пару недель, а с Борей прощалась, как думала, самое большее – на неделю. На улице было промозгло и сыро, мы зашли в кафе, посидели за столиком… Поделились новостями и творческими планами. Зная, что Борька, южный человек, плохо переносит холод, в тот день я выкурила свою сигарету на пороге Библиотеки одна.

Я обещала заглядывать и писать. Через неделю, соскучившись, написала по электронной почте, что завтра зайду поболтать, выпить кофе. Письмо датировано 11 мая 2010 года. Вместо ответа вечером мне позвонил наш общий знакомый, журналист Дмитрий Кузовкин, и сообщил горькую весть…

Люди пишущие, наверное, все-таки самые счастливые – они могут, пусть и не до конца, восполнить текстами боль утраты. И сами оставляют после себя тексты.

В лютеранские Рождество и Пасху я всегда поздравляла Борю – потому что знала, что для него эти праздники важны. Сохранился его ответ в моем мобильном телефоне на одно рождественское поздравление. Он написал: «Bodaproste eto slovo iz mojego detstva prishlo iz bolgarskogo bog da proste». Даже здесь он не упустил случая меня просветить. И часто потом повторял это bog da proste…

На последнюю Борину Пасху 2010 года православный и лютеранский праздники совпали. Мы оба радовались, что можем поздравить друг друга в один день. Я принесла ему на работу пасхальное яйцо. Он прислал мне многоэтажную виртуальную открытку, где заяц должен был найти десять яиц в райском саду, и заставил открыть ее при нем и найти все десять…

Так сложилось, что эти воспоминания я заканчивала снова в предпасхальные дни, и снова в этом году лютеране и православные празднуют Пасху в один день.

И наконец, дополнение сегодняшнего дня. Прошло уже почти шесть лет без Бориса. Я научилась без боли – ну, почти, – проезжать мимо Национальной библиотеки и даже иногда заходить туда по делам. Нашла новую работу и новых друзей, в том числе и тех, кто знал Борю, как живущих в Таллинне, так и виртуальных. После смерти Бори мне написали его подруги юности Анжела Титенкова и Таня Носова, с которыми, может быть, когда-нибудь удастся познакомиться и лично. Борина мама Татьяна Михайловна обрела сразу нескольких детей, именно так она называет Олега, Яну и Марис, которые почти каждый год приезжают к ней в Германию, и она каждый год в мае приезжает в Таллинн и встречается с нами.

В конце февраля 2016 года состоится презентация сборника статей Бориса Бурачинского на эстонском языке. Книга составлена из публикаций в газете KesKus и называется Oh see eesti kergemeelsus («Ох уж это эстонское легкомыслие») – по словам Марис, это одно из самых памятных друзьям выражений Бориса. Книгу выпустил друг Бориса литератор Юку-Калле Райд в своем личном издательстве Ema ja Isa (думаю, переводится как «Мама и папа»). Яна Порила перевела статьи, написанные на румынском, Марис Йыкс – на русском. В свое время я перевела на русский язык несколько статей, обнаруженных мною на эстонском, после выхода книги надеюсь дополнить.

Вот так Боря даже после своей смерти продолжает объединять очень разных людей.

А я продолжаю, как умею, молиться за моего друга. Мысленно поздравляю его с Пасхой небесной, которую он, может быть, там празднует. А в Румынии, как я узнала от Бориных румынских друзей, на Радоницу, во вторник после пасхальной недели, принято отмечать так называемую Пасху мертвых. Мы, друзья и близкие Бориса, тоже 9 мая или близко к этой дате собираемся все, кто может, на могиле. Приносим цветы, накрываем что-то вроде стола на большой серой скамейке, едим и пьем, но главное – общаемся и вспоминаем. Разговариваем с ним. Молимся, кто как может. Может быть, это и не очень правильно с точки зрения церкви, но на душе после этого определенно становится легче.

Бог да простит все твои согрешения, Боря. И спасибо, спасибо!

Таллинн, апрель 2014 – февраль 2016