Тимур Гузаиров. Там где мы есть. Калле Каспер открывает «Чудо. Роман с медициной». Рец на публикацию: Калле Каспер «Чудо. Роман с медициной» (Санкт-Петербург: «Звезда» №6, 2017)

Пересказать фабулу произведения Калле Каспера «Чудо. Роман с медициной»^[1] несложно. Главный герой, он же автор предлагаемого читателю текста, повествует о смерти жены в барселонской клинике и захоронении ее праха в венецианском канале. В своем романе повествователь описывает мучения жены, свой психологический слом и нежное чувство, вспоминает совместную жизнь. Перед нами – роман-прощание с отчетливым, сильным, понятным автобиографическим пластом. На последнюю особенность указывают и посвящение, и многочисленные детали. Оставим будущим комментаторам уточнять и выявлять различие в фактах личной жизни Калле Каспера и героя-сочинителя романа. Сначала существеннее задаться вопросом: какими смысловыми обертонами, художественными переплетениями, психологическими нюансами и стилистическими рисунками этот русскоязычный текст Калле Каспера отличается от других произведений похожей тематики?
С первых же строк сочинения читатель сталкивается с загадкой. Чуда ведь не происходит, жена героя умирает. Безграничная боль, раздирающая безнадежность, опустошающее одиночество, душевная тоска рассказчика – каким же образом все это может соприкасаться с чудом, со светлым радостным переживанием? Подзаголовок «Роман с медициной» скорее не уточняет, а противостоит заглавию «Чудо». Читатель погрузится в два различных мира. Эти два смысловых и ценностных поля взаимодействуют друг с другом – уже на композиционном уровне текста.
Сочинение состоит из шести частей, но только три (первая, третья, последняя) имеют эпиграфы. Заданы для дальнейшего развертывания главные темы – счастье только в прошлом, равнодушный непрофессионализм врачей, любовь как источник жизни. В отличие от первого и последнего эпиграфов (из Боэция и Мандельштама) пошлая шуточка из медицинского фольклора, эпиграф третей части, не имеет литературного источника. И это представляется важным в связи с первым уровнем произведения, с тем, что относится именно к «роману с медициной». Автор показывает: в мире не-культуры, духовной слепоты, интеллектуальной бедности не рождаются глубокая, искренняя, подлинная чуткость и взаимопонимание, душевная отзывчивость, доброта и любовь. Так, правильная начальница отделения, работающая в каталонской клинике индуска, убеждает Рипсик, жену повествователя, согласиться на введение морфия. Несмотря на отказ, «индуска продолжала спрашивать, и Рипсик не выдержала:
— Скажи ей, что это напоминает инквизицию.
Я перевел. Индуска тупо вытаращилась:
— Что такое инквизиция?
— Вы не знаете? — ответил я вопросом на вопрос.
— Нет, — и ее глаза вдруг начали моргать, как при нервных болезнях.
— Может, она не знает, и кто такой Торквемада? — спросила теперь Рипсик».

Отсутствие историко-культурной памяти в романе характеризует не только несимпатичных медиков. Неспособность, нежелание прикоснуться к истории и высокому искусству подчеркивает одичание современного общества в целом. Вспомнив о совместной с женой поездке в Венецию, герой с горечью, не без раздражения отмечает: «… венецианцы, забыв, что в их городе творил Россини и что именно здесь состоялась премьера «Травиаты», включали на полную мощность рок, а вечером мы прогулялись на Сан-Марко и стали свидетелями идиотского зрелища, как несколько тысяч подростков-туристов сидят на набережной, прямо на земле, и ждут фейерверка, наверное, именно тогда во мне зародилась идея ограничить доступ в Венецию и пускать в нее только тех, кто сдаст экзамен по ее истории и искусству».
Для героя и героини жизнь без приобщения к духовной культуре, искусству и творчеству оказывается заведомо мертвой, бессодержательной и бессмысленной. Автор последовательно строит и сравнивает два различных, даже враждебных друг другу мира. Герой-рассказчик неминуемо приходит к критике окружающего в целом. В 90-е годы и вплоть до последнего времени (в романе упоминается конфликт в Украине) почти всегда в повседневной, социальной жизни героям постоянно приходилось противостоять унижениям, преодолевать нескончаемые трудности. Калле Каспер мимоходом, однако едко, остро касается актуальных болевых точек в жизни как Эстонии, так и Европы: от эстонской языковой политики до миграции, о национальных отношениях и конфликтах, об эстонском литературном быте, о непрофессионализме медиков и т.д.
Однако перед читателем не социально-бытовой роман, а написанный героем текст о проживании утраты любимой – и об этом стоит не забывать, отмечая во многом справедливые критические реплики или пассажи. Описывая совместную жизнь, последние месяцы и дни жены, повествователь пытается, по сути, найти и объяснить те случайные события, ставшими закономерными и впоследствии предопределившими трагическую развязку. – «Но может, я ищу связи там, где их нет и никогда не было?» Автор анализирует разные факты, сомневается, но не прекращает холостой бег в колесе: «Я продолжаю искать решающую ошибку, и недавно я стал думать, что, может, ее и не было, а была серия маленьких, это вызывает во мне еще большее отчаянье, мне кажется, что я легко мог бы предотвратить почти любую из них, если бы у меня хватило ума и смелости». Герою не вырваться из причинно-следственного мира, он смотрит и не видит логику событий или линию судьбы, ему мучительно осознать мысль о том, что все вело к предопределенному концу. Свободные, полные силы и нежности, поступки могли только отсрочить неминуемое. Так, в трогательном эпизоде романа герою удается вдохнуть жизнь в свою жену: «Я массировал ее безостановочно около двух с половиной часов, продолжил даже, когда от усталости уже едва не валился с ног, и все это время говорил ей, как я ее люблю и что она должна жить, — и в какой-то момент она успокоилась, ей явно стало лучше, она уже не бредила, до того она несла бог знает что…». Временные маленькие победы не избавляют героя от чувства вины и ощущения себя жертвой каких-то злополучных обстоятельств – отсюда его нарастающая раздражительность, обида и беспомощность.
Ближе к концу романа читатель узнает о причине, побудившей повествователя взяться за это сочинение. Он дал жене обещание описать бездушное обращение с ней, он хотел отомстить за любимую. Однако исключительно романа-мести, или «романа с медициной», рассказчику создать не удалось. Да, на протяжении всего сочинения нарастает безысходность, отчаяние и равное смерти одиночество героя. Но плач о потерянной жене неотделим от безграничной к ней нежности. Роман пронизан щемящей болью, печальным, но светом. Умирающая Рипсик мужу «ответила только одной фразой: “Мы с тобой прожили замечательную жизнь“». Оставшийся в прошлом подлинный мир – это счастливое время, когда герой и его жена реализовали себя благодаря взаимной любви. Героиня переехала из Армении к любимому в Эстонию, где сначала была вынуждена отказаться от профессии, но затем стала успешной писательницей (снова автобиографическая деталь). Вопреки равнодушию, нечуткости, невежеству, неустроенности, всему беспощадно описанному несовершенству «здесь», в совместно созданной героями жизни торжествовали доверие и любовь, в том числе, радость от искусства и творчества.
Чудо – это там, где мы есть. Неслучайно, что переживающий невыносимое страдание герой с радостью, благодарностью вспоминает о местах, где он и жена были вместе. Читателям представлена своеобразная культурная карта героев, двух эстонских свободных художников. Мы видим их счастливыми на Крите, во Франции, Испании и Италии. Они полны жизни и надежды: «Анализы тоже были всегда в порядке, и потихоньку мы стали думать, что болезнь побеждена, и побеждена так, как почти не бывает, — без операции. “Это чудо“, — радовался я, обнимая Рипсик на улицах Мантуи или Ассизи…».
Чудо, однако, не происходит в Барселоне. В каталонской клинике жена героя умирает, предварительно столкнувшись с бездушным отношением. В Барселоне герой и героиня разлучаются. Не от этого ли, в том числе, этот прекрасный город становится ненавистным рассказчику? Повествователь, зная о барселонских памятниках культуры, не замечает их, он видит лишь человеческое, социальное уродство тамошней жизни. Вот, весьма характерный в этом смысле отрывок:
«Передо мной начинался бульвар Пассеч де Грасиа, по которому можно было дойти до Каса Мила и Каса Батло, раньше эти дома нас восхищали, мы увидели в модернизме шанс, которым архитектура XX века не воспользовалась, но не так давно, разыскивая какое-то лекарство для Рипсик, я прошел мимо обоих зданий и даже не посмотрел в их сторону. За моей спиной находилась Рамблас, по этой прекрасной аллее мы в предыдущие путешествия много гуляли, наслаждаясь ранним весенним теплом, сейчас же я почувствовал, как во мне просыпается злость, потому что именно на Рамблас меня совершенно законно надули больше чем на пятьдесят евро, я пришел поменять доллары Рипсик».
Калле Каспер тонко и ярко передает психику героя, осознание им своих мыслей и чувств. Ритмико-синтаксическая структура мастерски организована. Напряженно чередующиеся короткие и длинные предложения создают смысловое единство. Вводятся ассоциации, связываются временные пласты, сцепляются различные факты, сплетается глубинный, внутренний поток. Вот, превосходный образец этого стиля:
«Мое отчаяние возросло, я вдруг сообразил, что я не подарил Рипсик за все барселонское время ни одного цветка, мне это почему-то не приходило в голову, конечно, если бы я где-то увидел цветочный магазин, я бы вспомнил, но я не увидел, возможно, их вообще не было, я с трудом представлял себе каталонца, дарящего кому-то цветы, — но для меня это было правило, Гаяне не преувеличивала, в Таллине я сразу же, как только один цветок опускал голову, покупал другой, больше всего Рипсик нравились синие розы…».
Автор стремится добиться мелодичности текста. Нередко в сочинении повествователь отталкивается от отрицательного переживания или события и двигается вверх; сгусток злобы и одиночества разрешается, как правило, коротким воспоминанием о счастливом потерянном времени, о совместно созданном мире, в частности, неоднократно говорится о любви к опере. В целом тема музыки играет важнейшую роль в композиционной и идейной структуре произведения Калле Каспера.
Первая глава сочинения прямо названа «Печальная мелодия». Герой слышит в своем сознании некую мелодию, которая отзывается в его душе и которую он воспринимает как голос умершей жены. Проникнуть в смысл этой мелодии – это понять чудо. В сочинении упоминается ряд композиторов и опер. Любопытно, что в мандельштамовском стихотворении после строки «И море, и Гомер – все движется любовью», взятой в качестве эпиграфа к заключительной главе романа, идет «Кого же слушать мне?» Рассыпав прах любимой жены, герой осознает ее смерть и свое экзистенциальное одиночество:
«Чем дальше, тем необратимей становилось отсутствие Рипсик, и я понял, что хочу ее обратно, немедленно, прямо сейчас! Я прошептал: «Рипсик!.. Рипсик, где ты?..» Послушал — тишина, только урчал холодильник. Я повторил, на этот раз немного громче, и добавил: «Объявись мне, скажи, как твои дела? Подает ли Эней тебе кофе?» Последний вопрос представлял собой как бы пароль, это была реплика из одной очень веселой оперы Россини, которая нам обоим нравилась и которую мы часто слушали <…> я все ходил и ходил и звал шепотом Рипсик, но чуда не произошло, никто не отвечал. Тогда я остановился и крикнул: «Рипсик, Рипсик, ответь же! Где ты, я не могу жить без тебя!» Если б кто-нибудь меня услышал, то подумал бы, что я сошел с ума, но никого не было, гостиница была пуста, все гуляли по городу. Я крикнул во второй, в третий раз и хотел еще, но голос сломался, и я почувствовал, что из глаз потекли горячие соленые слезы. Я рухнул на кровать и обхватил руками голову. Наверное, только в этот момент я по-настоящему понял, что все кончено, tutto è finito sulla terra per noi (все кончено на земле для нас), как поют Радамес и Аида в последней картине».
Верно, восприятие героем жизни непоправимо изменилось, вместо Россини – звук холодильника. Действительно, мучительно-больно осознавать молчание любимой, однако музыка все же продолжает жить в памяти героя, благодаря которой и длится то, что соединяет рассказчика с умершей женой. Знаменательна в этой связи отсылка к «Аиде» в конце самого пронзительного по своей трагичности отрывка сочинения.
Различные знаки и артефакты созданного героями своего мира читатель легко обнаружит в романе: это будут, прежде всего, оперы, книги, картины, исторические деятели, сувениры, скульптуры самой героини и т.д. Все это является точками открытия души, сознания, сердец героев навстречу друг другу. Подлинная, живая близость главных героев подразумевает стремление понять и помочь друг другу, а также наличие общих ценностей. Любовь к своему, писательскому, делу для обоих оказывается неотделимой от профессионализма, независимости, честности. Крайне саркастически автор рассказывает об эстонских литературных отношениях и деятельности некоего фонда. Любовь требует силы. В этой связи замечательны описания поступков и характера жены рассказчика, ее заботы, нежности, тонкости, чуткости, стойкости, ясности, глубины.
«Это был автобиографический роман, Рипсик посвятила его мне, “любимому мужу, лучшему на свете“», – вспоминает герой. В свою очередь предложенный читателям роман Калле Каспер посвятил, напомним, памяти своей любимой жены, Гоар Маркосян-Каспер. Также любопытно, что герой-рассказчик видит свой траурный ритуал сценой, взятой из некоего романа Бальзака. Граница между жизнью и литературой оказывается зыбкой, одно и другое является единым целым. Любовь и творчество, неотделимые от душевной открытости и культурной чуткости, составляют смысловое ядро второго плана произведения, того, что относится к «чуду».
Всякое чудо должно обладать непредсказуемостью и волшебством. Нет ни одного рационального обоснования, но из безграничного отчаяния повествователя в последнем абзаце романа вдруг рождается безусловная надежда:
«Тоска по Рипсик гложет меня, я до сих пор не смирился с мыслью, что ее нет и никогда не будет. Жду чуда — чтобы открылась дверь и вошла она, радостная, счастливая, такая, какая была всегда, кроме самого последнего времени, но чуда не происходит. Значит, это будет как-то иначе, мы встретимся в Элизиуме, это должно случиться, потому что не может быть, чтобы мы не встретились, это было бы слишком несправедливо, мы так любили друг друга, продолжаем любить и не можем жить один без другого, ни она там, ни я здесь».
Автор открывает чудо, или безграничность любви как мироощущение. Никакие обстоятельства и условия не могут окончательно разделить родственные души. Всегда остается там где мы есть – в любви невозможна граница между родными, где бы они ни были. С этой точки зрения написанный героем-рассказчиком текст становится также чудом, прохождением сквозь боль и обретением в слове веры – в силу любви.