Чарльз Бернстин. Весь виски в раю. Избранные стихи III

Чарльз Бернстин (Charles Bernstein, р 1950)

Перевод с английского и примечания Яна Пробштейна

---

Инфо от переводчика: Подборки стихов Чарльза Бернстина в переводе Яна Пробштейна были опубликованы в НЛО №110 (2011) и электронном журнале «Сетевая словесность» ЗДЕСЬ. Также см: Статья о Чарльзе Бернстине.

---

Из книги «Весь виски в раю» (2010)

Весь виски в раю

Ни за весь виски в раю
Ни за всех мух в Вермонте
Ни за все слезы в подвале
Ни за мильон полетов на Марс

Ни когда бриллиантами ты б заплатила
Ни когда б заплатила мне жемчугами
Ни когда б кольцо с рубином мне подарила
Ни когда б кудряшки свои отдала

Ни за весь огонь в аду
Ни за всю лазурь небес
Ни за империю даже
Ни за душевный покой

Нет, разлюбить тебя не смогу никогда
Нет, пока еще бьется сердце
И даже тогда в песнях своих и стихах
Буду любить тебя снова по смерти

 
Из книги «Перерекогнисцировка» (2013)

Одиночество в Линдене

по Уоллесу Стивенсу^[1]

Страх и шум — одно.
Монументы показухи застят землю,
Пока погода не устанет от людей
И люди не устанут от танца.
Jamais, jamais, jamais^[2] , опять.

Город вымощен шестью миллионами мелодий,
Во всеобъемлющей татуировке звуков
Противостоя заглушающим небесам,
А иначе размазанную мозаику отдадут в заклад.

А если испаренья и надежда —
Одно? Моя мартышка из ’49-го^[3]
Ступает молчаливо, как эти песни,
По кратерам мрака,
Где евреи занимаются еврейскими делами,
И никто даже не делает вида, что их понимает,
А может, они — пилигримы в ночи,
Где страх и шум одно?
Вооруженное равновесие

Я готов обсудить факт с тобой, Роберт Фрост^[4] .
Я с одной стороны, ты с другой стороны.
Ни один ученый астролог никогда^[5]
Не разъединит нас, ковыляющих в притче-
Вой тьме, даже если она смахивает на
Свет. — Боже, надо скоро бежать, даже сейчас
Джерсийский пляж манит, мой коттедж
За твой чеддер, мои шнурки за твой башмак.

 
Перерекогнисцировка

Нельзя быть частью проблемы, если не видишь себя частью ее решения.

«Ибо стихотворение — не дар стихотворства, но средство взволновать человечество».
[Э. По. Рецензия на Дрейка-Халлека]^[6]

Информация хочет быть свободной — от персонификации.

Как будто все, чем являемся и что делаем, вращается вокруг полого центра.

Каждое стихотворение — это модель возможного мира, которая оживает, когда чтение активное, активированное.

Стихотворение — постоянное преображение самого себя.

А в стихотворении — либо оно играет тобой, либо ты им. Тузы — ведьмы, бубны отбивают ритм, пиковые — дамы, а короли — правят!

У нас этого не было, когда была в том нужда, и обрели, когда нужда отпала.

Постмодернизм: модернизм с глубоким чувством вины.

Язык — это альбатрос, тяжелый крест, место утрат.

Представляю, что Эмма взбирается по обледенелым скалам нашего воображаемого мира и трагически оступается, что в прошлом она легко избегала, а потом падает, падает; в моем сознании она до сих пор в свободном падении, но я слишком хорошо знаю, что она грянулась оземь изо всех сил^[7] .

Самое тяжелое — не оглядываться на бесконечные если, ненужные что могло бы быть. Живу не предвидением, а последствиями, мечтая о даре предвидения, страдая от его отсутствия.

…как стихи становятся местом скорби — не в застывших ритуальных повторениях (предписанная литургия), но как подвижные особые пространства для размышления и предположения, отведенные участки, приюты. Не слова, услышанные в утешение, но произведения, найденные в результате активного поиска.

Не «преодолевать» (как болезнь), но как способ «жить с» (как условие).

Кошмарная реальность, извергающаяся при свете дня как обгорелые приношения в пиццерии. Ты говоришь «скелет». Я говорю: «Можешь повторить?» Это не фаллос, это выбор моей импотенции, крупно запечатленной. Как в Me transformo, ты бледноликий. Me transformo^[8] , ты неожиданный продукт внезапного откровения.

А так люблю искусство… но оно никогда не платит мне взаимностью.

Стихотворения вычеканены в черно-белом, а это значит, что каждый цвет, связанный со стихотворением, — доказательство внутренней жизни слов.

Безусловно, что Бог изобретает идею Бога, но и безбожия тоже.

Каждая бесформенная мысль — диалект своего собственного мгновения. (Скажи, а ты разве не говоришь на диалекте?)

Иногда меня тревожит даже, способен ли я еще функционировать. Чувствую временами, что я скорлупа самого себя, скорлупа скорлупы.

Ангелы задевают брызги мазков, залитые кровью пурпурные глаза мерцают среди сердец, пронзенных стрелами.

Каждый день знаю меньше, чем за день до этого. Говорят, на таком опыте учишься, но мне не нужно такое знанье и нет для меня плодов из подобного опыта — только пепел. Не могу и не хочу «исцеляться»; разве что, быть может, устремиться со всей силой своего бессилия, сопровождаемой надломом, который не заделать, во тьму.

Сразу после смерти Эммы мне было невыносимо смотреть на ее фотографии — а их множество, потому что она сделала столько автопортретов. Я чувствовал, что каждое фото — ложь, выставляющая напоказ ее присутствие, когда она ушла. Теперь вижу, что фотографии — то, что она мне оставила, что для меня она присутствует так же, как эти преследующие и преследуемые работы.

Кит заливается в заливе, как волк на свадьбе: больше угроз, чем грома у гроз.
[Посвящается Юньте Хуану, из Чарли Чаня]^[9]

Поэзия должна быть молчалива, не читаема, незрима, непостижима. Истинное стихотворение нельзя ни написать, ни услышать.

Не идеи, но идеи идей; не вопросы, но несоразмерность ответов;
не по течению времени, но против прилива.

Лучше слабая челюсть, чем железный кулак.

Торможение — мое вдохновение.

Именно то, что я хотел бы уничтожить не дает мне спать по ночам.

Проблема преподавания поэзии, возможно, противоположна тем, которые стоят перед преподавателями других предметов: студенты приходят, думая, что это — личное и важное, но я пытаюсь им продемонстрировать, что поэзия формальна, структурна, исторична, идеологична и предполагает сотрудничество. Какое разочарование!

Мир сделал меня сиротой, не оставив дома нигде, кроме как у себя.

Если не совершишь ошибку трижды, как на ней можно научиться?

Если x равен x, y — y, тогда и о равно о.

Столько из того, что невозможно вообразить, приходится пережить, но и даже и пережив, не можем это вообразить.

У меня хиазм огромный, как Детройт, и старый, как линия L метро на Второй авеню^[10] .

У него были медовые уста того, кто слишком долго был в поэзии, чей идеализм много лет назад превратился в манеру говорить и единственные эстетические чаяния которого были возродить те идеи, которые он отверг в юности, как будто есть второй шанс откусить яблоко новизны и не пахнуть, как засахаренная индейка, танцуя медленное попурри. Это была важная развилка, но он всегда предпочитал ложки, и сейчас, столкнувшись с музыкой, которую он никогда не осмеливался слушать, он окунулся в воды, которые всегда презирал, готовый быть пожранным акулами своих гордо-самонадеянных заблуждений.

Есть разница между предложением и раем. Предложение заканчивается; у рая нет начала.

Китайский экспорт: «НЕ СДЕЛАНО В КИТАЕ» Тенниски
Экспорт США: «НЕ СДЕЛАНО В АМЕРИКЕ» Тенниски

День был вроде тех, о которых читаешь в кино.

Что незримо но высказано соответствует тому, что очевидно, но не высказано. Для внутреннего ока слова демонстрируют то, что мы не замечаем, рискуя лишиться удовольствия.

Слушая неслышимые песни в море звуков, я сбился с курса, попадая по неосмотрительности в ловушки собственного отчаяния.

Всегда относитесь к советам скептически (особенно к этому совету).

Свобода от идеологии идеологов дизайнерских джинсов.

Покровы идеологии мнимы; свобода от них — иллюзорна.

Универсализм морален, партикуляризм — этичен.

(Но у каждого яблока есть ядро, у каждого горизонта — философская песня…)

Мы собрались на месте проведения диалога. Какими бы хаотичными ни казались наши дискуссии иногда, мы из них всегда создаем структуры.

Большинство из этих структур утрачено в темной материи блокнота.

Когда я говорю «мы», я не имею в виду всех либо даже кого-то еще — просто чувство некоторого сообщества помимо меня самого.

«Мы из этого засранца все дерьмо вышибли».

Мой всегдашний совет молодым поэтам: начинайте издавать свой журнал или основывайте издательство, печатайте как свои работы, так и тех из своих современников, стихи которых кажутся вам самыми существенными для искусства поэзии. И отзывайтесь, насколько это возможно, на эти стихи в рецензиях и работах о поэтике. Выразите ее ценности, цените ее выражение. Интернет конечно же облегчает издание, но он не решает самой трудной задачи — найти сообщество поэтов, способствующее активному и интенсивному обмену, не основанное на местонахождении, дружеских связях, сходстве во взглядах, но на качестве и сущности работы, развивающейся во времени и пространстве, на земле и в небесах наших “воображаемых племен”.

Наши неотчуждаемые права с неизбежностью отчуждены; таким образом капитализм кажется сливается с судьбой, либо наша судьба сквозь затемненное стекло спроецирована в мир, который мы ощущаем.

В таком случае необходимо, чтобы нам время от времени напоминали, что гегемония — нечто, с чем нужно работать, а не просто лишь отшатываться от нее.

Я настолько привык к тьме, что едва ли могу себе представить что-либо, кроме теней.

Еврей — текстовая конструкция.

Тебя там нет даже если ты там есть.
Тебя там нет даже если ты там есть.
Тебя там нет даже если ты там есть.

В поэтике нет ничего нового кроме преувеличений.

Красота лжет, я всегда так считал; прекрасен обман, пока он длится.

Приморская трилогия (семейная сага трех поколений): «Чайка со сломанным крылом», «Камни в корзинке», «Тени на песке».

Эллиптическая поэзия: беззубый лай языковой поэзии.

Отсутствие украшений есть украшение.

«Вечный Жид или Номад» Робина, вырезанный из кожаной спинки семейного кресла-качалки из Солт Лейк-Сити: более ценный тем, что собой представляет, чем сам по себе. Но не относится ли это ко всем нам? (Прикоснуться к чему-то среди утрат^[11] ).

Вот известие: известий нет.

Я к тебе обращаюсь, к тебе, сукин сын.

Нужен мессидж, идите к массажисту.

Надеюсь, теперь я овладел вашим вниманием.

Ваше сообщение было удалено из-за опасности заражения вирусом.

«Высокая степень интоксикации — состояние, которое, сродни сумасшествию, часто позволяет жертве внешне подражать поведению того, кто в совершенстве владеет своими чувствами».

[Э. По, «Повествование о Гордоне Пиме»]

Всегда темнее в ночи. Темнота, которой дню не достичь.

Но мы научаемся жить с ней или она научается жить с нами.

Думай о снеге, глядя на Бока-Ратон^[12].

Крейн не метричен, а параметричен^[13].

Мое парализованное сердце — я согласен

Возможно, это невозможно, но концепция такова, что мы выражаем наши суждения, предпочтения и верования, осознавая, что их разделяют не все; это является особенной проблемой для тех, верования которых включают веру в универсальность их верований.

Причина холода — не холод.

Мы живем, обратившись лицом к слепящему солнцу еще не рожденных, в тени умерших. То есть, на пороге, где в нас живут мертвые в то время, как мы смотрим в будущее.

«Здесь все так сбивчиво, но более сбивчиво, чем сбивает с толку».

[Г. Стайн, «Создать: Книга азбук и биографий»]

«Тень, сойди, и эту тень с собой наверх возьми».

Мы уже здесь?

Пока живу каждым часом…

Если ты еще не стал частью проблемы, станешь.